Воспоминания Элизабет Франкенштейн - Теодор Рошак

— Вы уже наблюдали подобное?

— Да. У мелких существ — мышей и птиц. После извлечения их из бальзамирующего состава и питания их кровеносная система восстанавливалась. Организм не забывает своего умения творить кровь.

— Ваше открытие действительно впечатляет, — заметил профессор Соссюр, — Но что касается живучести образцов: как вы можете знать об этом, Виктор? — И добавил с мягкой иронией: — У руки нет языка, чтобы рассказать вам.

— Это правда, — согласился Виктор. — Но язык, хотя и немой, есть у нас.

С этими словами он стянул покрывало со второго предмета. Даже сейчас, по прошествии времени, меня удивляет, как мало меня поразило увиденное. Наверно, вид отрезанной руки вызвал во мне столь сильное отвращение, что меня уже ничто не могло так потрясти и я была готова увидеть что-то и более жуткое. Так это или нет, но я даже не отвернулась от человеческой головы, стоявшей передо мной в неглубоком сосуде и погруженной тем, что осталось от шеи, в сероватую жидкость. В вертикальном положении ей позволял оставаться металлический каркас, поддерживающий ее за выбритый череп у висков и нижней челюсти. Ко лбу, щекам и основанию черепа были прикреплены провода, которые проходили через дно сосуда и тянулись к металлическим пирамидам на полу. Лицо человека, чья голова стояла на столе, было некрасиво: с грубыми чертами, густыми нависшими бровями, тяжелым подбородком и расплющенным носом. Однако благодаря закрытым глазам и расслабленным мышцам было в нем некое стоическое спокойствие — спокойствие человека, которого не трогают оскорбления и унижения этой жизни. А может быть, моя столь бесстрастная реакция на эту жуткую картину была вызвана ее нереальностью. Бальзамирование придало лицу синеватую прозрачность, будто оно было фарфоровым. Я даже надеялась, что это какой-то абсурдный предмет искусства, а вовсе не человеческие останки. Однако мое заблуждение длилось недолго.

Обмакнув салфетку в сосуд, в котором в жидкости пепельного цвета стояла голова, Виктор отер ей лицо. Это, сказал он о жидкости, щелочной раствор, который повышает электропроводимость кожи.

— И рука, и голова принадлежат одному и тому же трупу. Большой удачей было, что я смог получить их неповрежденными, как и другие части тела.

Затем он вновь повернулся к генератору и принялся крутить рукоятку. Через несколько секунд веки мертвой головы задрожали и вдруг широко распахнулись. Изумилась не я одна; несколько человек за столом ошеломленно охнули.

— Профессор Соссюр, — попросил Виктор, — не будете ли вы так любезны медленно поднести свечу к его глазам?

Профессор сделал, как его просили. Плавно повел свечой вперед и назад перед застывшим лицом. Только теперь во мне всколыхнулось чувство. Но не отвращения, а жалости, и губы у меня задрожали от подавляемого плача. Ибо никогда я не видела ничего столь вызывающего жалость, как эти глаза, которые сейчас были ярко освещены свечой. Они были отнюдь не пусты, нет, они выражали беспомощное страдание, смотрели из темных впадин глазниц, как из бездны, бездны отчаяния. Неужели никто этого не видит, кроме меня? Я не могла избавиться от ощущения, что это глаза человека, вырванного из смертной тьмы и смутно осознающего свое страшное положение. Но Виктора не интересовали подобные вещи; он призвал всех обратить внимание на поведение зрачков. И действительно, в свете свечи можно было заметить, как они расширяются и сужаются.

— Вы, — объяснял Виктор, начиная находить веселое удовольствие в реакции публики, — наблюдаете, как глаза реагируют на свет. Они пытаются сфокусироваться. Механизм зрительной реакции наиболее примитивен, она происходит автоматически. Если бы мы подключили к проводам действующий мозг, можно было бы говорить о сенсорных сигналах, даже если бы это был всего лишь мозг низшего животного… — Тут он поскучнел, иссяк и безропотно вздохнул, — К сожалению, на этом самом важном этапе мое исследование, признаюсь, зашло в тупик. Человеческие образцы, к которым я получил доступ сразу после их смерти, были серьезно повреждены. Повешение, как вы можете представить, почти полностью разрушает шейный отдел позвоночника. У образца, находящегося перед вами, остались ничтожные крохи мозгового ствола; остальное мне пришлось удалить, чтобы поражение не распространилось на прилежащие ткани. Однако в случае с животными, когда возможно удалить органы до смерти, я добился большого успеха в сохранении мозга в почти идеальном состоянии. Теперь смотрите, джентльмены.

Виктор резко повернул рычажок у основания колеса, увеличив скорость вращения генератора. Я предположила, что он направил ток в другую область головы, потому что ее щека задергалась, как от боли; подбородок задвигался влево и вправо; и наконец губы дрогнули и раздвинулись, обнажив желтоватые выщербленные зубы и десны. Прежде спокойное выражение лица сменилось зверской гримасой; даже казалось, что можно расслышать грозное рычание. Несколько мгновений, пока колесо вращалось, лицо корчило рожи, пучило глаза так, что в публике испугались, как бы они не выскочили из орбит. Не желая снова оказаться единственной, кто потребует прекратить жестокий опыт, я опустила глаза и не смотрела на стол, ожидая, когда смолкнет скрежет вращающегося колеса. Наконец я подняла глаза и увидела, что к лицу вернулось его прежнее спокойное выражение. Виктор подошел к голове, прикрыл веки незрячих глаз и отер лоб и щеки куском сухой ткани. Голова вновь превратилась в фарфоровую безделушку. Но, присмотревшись, когда остальные отвернулись от головы, я увидела, уверена в этом, каплю влаги, проступившую в уголке одного глаза — а потом и другого. Капли налились и скатились по щекам. Если то не были оставшиеся капли раствора, тогда это несомненно были слезы.

Показ закончился, Виктор повернулся к светилам, чтобы выслушать их мнение. Первым заговорил доктор Дюпра, женевский врач, который часто пользовал отца.

— Отдаю должное вашему мастерству бальзамирования, Виктор. Вы сделали огромный шаг вперед в сохранении органов; ваше достижение, безусловно, принесет пользу нашей исследовательской работе. Но я искренне убежден, что преждевременно принимать рефлексы, проявление которых мы наблюдали, за признаки жизни. Это скорее те же мускульные сокращения, которые можно видеть у лягушек Гальвани, и, полагаю, теперь не вызывает сомнений, что это обусловлено реактивацией остаточной нервной жидкости.

Со всех сторон зашелестели одобрительные голоса. Подобный скепсис не понравился Виктору.

— Позвольте не согласиться. То, что вы наблюдали, больше чем случайные рефлексы. Движения руки явно были вызваны болью — и, возможно, страхом, связанным с огнем.