Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Капитализм… Мне, выросшей в другой стране, хоть и на той же земле, но жившей по совершенно другим законам, так странно произносить это слово. Как будто повторяешь не очень умную и недобрую шутку. Вряд ли в начале девяностых многие осознавали, что именно происходит в стране. Что меняется строй. Почти бескровно, почти без танков. Идет перераспределение собственности. Меняется идеология, меняются ценности. «Демократия и приватизация» – главные слова, которые слышали доверчивые и податливые граждане нашей большой страны. «А разве плохо, собственно, если мне разрешат открыть свою лавочку и говорить в ней все, что я думаю?» – думали многие, не подозревая, что свободой болтать и лавочками все не ограничится. Многие блага и права, дававшиеся в прежней жизни как само собой разумеющиеся старым, поруганным и не оправдавшим себя строем, исчезли сразу или уходят постепенно. Право не голодать в старости. Право бесплатно лечиться у хороших врачей, право не умереть, оттого что у тебя не хватило денег на сложную операцию. Право учиться у лучших профессоров, учиться совершенно бесплатно. Право жить в самой прекрасной, самой сильной, самой справедливой стране. Так считали мои родители. Так думала я. Даже если они ошибались, то, что пришло взамен, вряд ли лучше.

Новый строй, словно быстро растущий сорняк, с мясистыми острыми листьями, никого не спрашивая, развивается по своим законам, жестоким, непреклонным законам выживания.

Кто успел первым добежать до нефтяной вышки и приватизировать ее, тот и молодец. Он и его товарищи теперь решают, как мне жить, голодать или не голодать моим родителям, воевать или не воевать стране с соседями, где вырубать леса, кому раздавать милостыню.

У меня лечатся, в основном, детишки, мамы которых не могут покупать дорогие лекарства и возить детей на море на дватри летних месяца. Не могут сидеть дома с ребенком или отдать в хороший садик. Но как мне сказать мамочке, работающей за гроши в парикмахерской или в магазине: «Забирайте побыстрее своего малыша из этого детского сада! Там не хватает нянь, и воспитательницей работает наша бывшая кастелянша, пьяница и безобразница, детишки там пьют сильно хлорированную воду и повторяют друг за другом и за нянечками плохие слова…» И я, сильно кривя душой, говорю: «Вот переболеет, и будет у него сильный иммунитет. И ко всем болезням, и к хамству, и к несправедливости…»

Я очень хорошо понимаю, что еще одна попытка в истории создать общество равенства и справедливости – а не так уж много их и было, об этом лучшие умы человечества все больше мечтали – потерпела сокрушительный крах. И мы живем на следующий день после этого краха.

Так как же в таком перекошенном, несправедливом мире не говорить и не думать о деньгах? Разве что совсем сойти с ума и несмотря на голод, холод, нищету и болезни, радоваться утру, солнцу, жизни… Наверно, очень близко к тому я и жила, пока моя собственная дочка мне не сказала: «А я, мама, не хочу сходить с ума вместе с тобой и читать хорошие книжки, жуя позавчерашний и самый невкусный хлеб. И блинчики твои мне надоели. Я хочу есть много фруктов, пить свежие соки, хочу видеть мир, я хочу – многого! И то, чего я хочу, – естественные человеческие потребности. А ты мне врала. Ты говорила, что все это не нужно. А это – нужно! Ты не научила меня добиваться этого, не научила выживать в жестоком мире. Ты подсовывала мне старые книжки, про тот мир, которого больше нет. Ни вишневого сада нет, мама, ни капитанов дальнего плавания! Ни бригантин, ни алых парусов! Понимаешь?»

Она таких слов не нашла, моя Ийка, но ведь она именно это имела в виду, когда пыталась мне рассказать о своих мечтах.

Задумчиво листая меню, я поняла, чего больше всего сейчас хочу. Не есть. И не пить. Я бы хотела сесть перед Ийкой, налить ей тарелку ее любимого грибного супа, сделать маленькие золотистые сухарики и смотреть, как она ест, вскидывая на меня время от времени свои прозрачные глаза и молча улыбаясь мне. Ийка всю жизнь ест плохо и мало что любит. Поэтому если ей чтото нравится, то она ест это с неподдельным удовольствием.

Тем не менее я заказала себе какоето горячее овощное блюдо и местное розовое вино – несмотря на вчерашние разговоры про старых собак. Как вчерашние?… Сегодняшние! Оттого, что я так крепко спала днем, мне показалось, что уже прошел целый день и наступил новый. Но это же все было в обед, сегодня! И Педро, и пожилая дама в голубом, и терраса, напомнившая мне Коктебель. Просто время на отдыхе так замедляется, особенно когда не с кем говорить и не о ком заботиться… Синдром отсутствующего ёжика, иными словами.

Неподалеку от моего столика сидела веселая компания то ли испанцев, то ли итальянцев – по разговору я никак не могла понять точно и от любопытства прислушивалась. Они чтото праздновали. Вокруг стола бегал шестисемилетний мальчик, очень симпатичный, почемуто светловолосый. Почти все сидевшие вокруг стола люди были явного средиземноморского типа – с красивыми смугловатыми лицами, с крупными глазами и носами. Но потом я увидела одну светлокожую и светловолосую женщину, к которой несколько раз подбегал мальчик, и поняла, что она его мать. Мужчина, сидевший с ней рядом, подозвал мальчика, обнял его и поднял в очередной раз тост. Выслушав его, все засмеялись, похлопали и дружно выпили вино. А я теперь удостоверилась – точно итальянцы. Мужчина поцеловал светловолосую женщину, а она на секунду задержала около себя мальчика, все время кудато рвавшегося. Муж с женой счастливо переглянулись и отпустили сына бегать.

Через какоето время у них убрали салаты и закуски и заставили стол чистыми тарелками. Посреди большого стола два официанта водрузили огромное блюдо с запеченным поросенком. Я порадовалась, что со мной сейчас нет Ийки. Она совершенно не выносит вида целиком сваренной курицы или даже зажаренной с головой рыбы. В раннем детстве, когда она начинала плакать и отворачиваться от такой еды, я даже думала, что она настоящая вегетарианка – не по здоровью и аллергии, как это часто бывает, а по психологии. Но – нет. Иечка с удовольствием ест куриные котлетки, креветки, иногда рыбу и мясные пельмени, но вот смотреть на убитых и целиком зажаренных или сваренных для еды животных она не может.

Я же внимательно рассмотрела красиво украшенного поросенка. Из ушей зажаренного до золотистой корочки поросенка свисали веточки красной смородины, из ноздрей торчали фиолетовые веточки базилика, придавая поросенку несколько воинственный вид, все упитанное тельце его было утыкано букетиками съедобной травы и цветами из овощей.

– Тонино! – позвала светловолосая итальянка сына красивым грудным голосом. Я подумала, что, возможно, она певица или просто очень хорошо поет.