О Понимании - Василий Васильевич Розанов

две смежных из несмежных частей ряда, может затем по всякой предыдущей форме определить последующую и по всякой последующей – предыдущую. Таким образом, между планомерностью и последовательностью, с одной стороны, и между разумом – с другой, открывается такое соотношение, что разум, превратив нечто из существующего в акты сознания и затем отдавшись внутренней деятельности по законам своей природы, получает в себе другие акты сознания, вполне соответствующие неизвестной, но потом открываемой действительности. Поэтому-то именно планомерность и последовательность мы и признали определителями целесообразности, что в них воспринимаемое разумом из мира реального (quod in re) есть как бы уже ранее прошедшее через сознание (idea rei); потому что сознание одно, не руководясь дальнейшею действительностью, развивает это воспринятое так, как оно развивало бы чистый акт сознания и при этом в результатах совпадает с действительностью, которая, таким образом, является совершенно таковою, как если бы в ней развивалось чистое сознание. Вот почему если бы эмбриологам в процессах развития, а зоологам и ботаникам в развитых формах удалось теоретически определить какие-либо недостающие промежуточные формы и затем открыть их в действительности, то целесообразность во внешней природе, присутствие скрытого в ней или за ней психического начала, нам думается, была бы доказана.

К этим двум вероятным определителям мы присоединим еще третий: постоянство чего-либо, к чему стремится непостоянное. И в самом деле, ни в причинности, ни в чем-либо другом, кроме членов целесообразности, мы не знаем этого отношения, при котором нечто неподвижное (цель) влечет к себе движущееся (средство). Поэтому если во внешнем физическом мире есть такие постоянные формы, к воплощению которых неизменно стремится природа, то их следует признать за последние члены целесообразности (res, in quas id, quod in re). Такую неподвижность мы находим в формах органического царства, уже образовавшихся, и такую изменяемость стремящегося к ним – в сменяющихся стадиях эмбриологического процесса, вырабатывающего эти постоянные формы. Каждое растение и каждое животное, при каких бы различных условиях они ни развивались, всегда развиваются в одни и те же твердо установленные типы. Так, корни картофеля никогда не вытянутся в длинные и тонкие ветви, как бы мы ни приспособляли к этому почву, уплотняя ее в горизонтальных направлениях и разрыхляя в вертикальных; плющ никогда не перестанет извиваться, роза никогда не начнет отвратительно пахнуть. Между тем при отсутствии целесообразности в органическом веществе оно, как совершенно пассивное, не оказывало бы никакого сопротивления внешним давящим условиям и тотчас, без промедления, уступало бы силе их. Это постоянство органических форм и упорство, с которым природа стремится к воплощению их, нигде не обнаруживается с такою поражающею ясностью, как в одном факте, который по странному недоразумению всегда приводился в доказательство отсутствия постоянных органических типов. Я говорю об искусственном видоизменении органических форм путем последовательной и долгой культуры. И в самом деле, что еще с такою силою могло бы доказать постоянство форм в природе, как доказывают явления, наблюдаемые в этих культурах, где все искусство человеческого разума, свободно видоизменяющего условия жизни сообразно целям своим, только через долгое время, путем постоянного, неослабевающего давления отклоняет организмы от тех постоянных форм, к которым они неизменно стремятся в свободном состоянии, – и при этом отклоняет только в ничтожном, в незначущем, и только на время, потому что, возвращаясь в естественное, дикое состояние, эти организмы снова приобретают прежний вид. Спрашивается, какая сила, исходящая извнутри организмов, сопротивляется силе разумной воли человека, давящей извне на них, и не позволяет тотчас же, в существенном так же легко, как и в несущественном, изменяться под этим давлением? что, как не постоянство установленных в природе форм, влечет изменяемые искусственно формы к прежнему виду? И если, как в этом убеждает нас палеонтология, все формы органического мира все-таки видоизменялись; то тот поразительный факт, что не неправильно шло это видоизменение, что во все бесконечно продолжительное время своего существования типы животного и растительного царства ни разу не упростились разложившись, но постоянно совершенствовались усложняясь, не доказывает ли только, что постоянные и уже вечно неподвижные типы не те, которые живут теперь, но те, к которым незаметно стремятся живущие, и что, таким образом, постоянство форм не отрицается, но только переносится из настоящего в будущее, и мир, в котором живем мы, – не res, in quant id, quod in re erat, но id, quod in re ad ideam rei in rem faciendam. И наконец, что все высказанное в высокой степени вероятно, что именно целесообразность, и не бессознательная, но разумная, скрывается за всеми этими необъяснимыми фактами органической жизни, это подтверждается, и уже фактически, теми же явлениями, которые наблюдаются в искусственных культурах, о которых мы упомянули выше: не слепая случайность и не неумелая рука обыкновенного человека производит искусственные разновидности в организмах, но величайшая предусмотренность, все направляющая к одной цели, заранее сознанной. И если разумная человеческая целесообразность ничтожно и на время отклоняет целесообразность, движущуюся в природе, как бы перерезывая ее в путях ее, подобно тому как воды реки на ограниченном пространстве и на ограниченное время отклоняют воды океана, вторгаясь в них, если для произведения немногих и незначительных разновидностей – весь плод творчества человека – требуется необходимо разум и его целесообразная деятельность, то как отвергнем мы, что в создании всего органического мира, который, как море на каплю, похож на искусственные разновидности, и, как море же каплю, превосходит их в величине, разнообразии и красоте своей, как отвергнем мы, что он во всем подобный, но больший, был произведен не разумом и целесообразностью, но случайностью, т. е. причиною во всем противоположною разуму и меньшею, чем он? Но если так, если целесообразность произвела этот мир – после всего высказанного здесь и ранее уже не понимание, нам думается, но только воля может сопротивляться принятию этой истины, – тогда какой страшный разум, какая бесконечная воля, какая неизмеримая предусмотренность живет и господствует в природе, направляет, движет и устрояет ее? не столь же ли превосходит этот разум и воля разум человеческий и волю его, как превосходит мир им созданный и устроенный те маленькие теплицы и террариумы, в которых так несовершенно господствует человек и с такими усилиями иногда успевает осуществлять некоторые из своих планов? И говоря так, мы только доканчиваем строгую логическую аналогию: для произведения одного и того же по природе факта требуется однородная по существу причина, и если произведенные факты различны по величине, то причина, произведшая больший факт, должна во столько же раз превосходить в своей силе причину, произведшую меньший факт, во сколько тот первый превосходит собою этот