Фашисты - Майкл Манн

образом, венгерская армия стала сплавом немецких, австрийских и мадьярских традиций с добавлением новейшего германонацистского милитаризма. Во время войны она оставалась пронацистской, антикоммунистической и резко антисемитской. В 1944 г. Хорти хотел вслед за Румынией перейти на сторону антигитлеровской коалиции, однако понимал, что армия его не поддержит. В конечном счете венгерским военным удалось не замарать себя участием в холокосте — и тем не менее они оставались союзниками Германии «до последнего часа» (Gosztony, 1985; Szöllösi-Janze, 1989: 194–201; Ránki, 1971: 69).

Антисемитизм в областях, где фашисты приобретали особую популярность, был направлен не вовнутрь, против «своих» евреев-конкурентов, а наружу — против господства евреев в торговле и финансовом капитале. Равно возмущали фашистов как финансовые воротилы из Будапешта, так и деревенские лавочники и ростовщики. Неприятие евреев шло рука об руку с классовой ненавистью рабочих и крестьян к капитализму. Парадоксальным образом в этот стереотип вписывался и прямо противоположный образ еврея-социалиста. Социализм в начале XX века еще не успел набрать силу, но успел прельстить целое поколение молодых евреев-буржуа. В Венгрии в революционную борьбу включилось больше евреев, чем в любой другой стране. В разных выборках, начиная от Белы Куна и позднее, евреями были от 40 до 77 % социалистических лидеров (Janos, 1982: 177; Mendelsohn, 1983: 95). Буржуазия ненавидела Белу Куна по классовым причинам; многие молодые рабочие, плохо представлявшие себе социалистическую идеологию, могли видеть в нем просто чужака-еврея.

Как и в Австрии, были исключения. В венгерских университетах училось много как евреев, так и фашистов; так же обстояло дело в некоторых профессиях. Именно университеты стали рассадником антисемитизма. Несколько раз студенты устраивали демонстрации и уличные беспорядки, требуя введения ограничительных квот для еврейских абитуриентов. Подчинившись давлению, правительство ввело квоты в 1920 г., но отменило их в 1928 г. Но при любом раскладе 13 % еврейских студентов в университетах не представляли собой «сокрушительной» силы и не ставили под вопрос карьерные перспективы соучеников титульной национальности. Более того, их интересы даже не пересекались: мадьярские и немецкие выпускники, как правило, находили себе работу в государственном и управленческом секторе, евреи (по традиции) почти поголовно уходили в коммерцию. Их карьеры почти никогда не совпадали, следовательно, они и не были прямыми соперниками. Скорее различались их культурные традиции, что и вызывало трудности в совместном существовании.

Но что можно сказать о тех немногих элитарных профессиях, где интересы различных этнических групп действительно пересекались? Был ли фашизм в этом контексте реакцией на избыток дипломированных специалистов, пролетаризацию интеллигенции и еврейскую «угрозу»? Ковач (Kovacs, 1991) считает, что нет. Инженеры и врачи процветали всегда и никогда не относились к люмпен-интеллигенции. В самом начале столетия технократы сильно полевели, это было веянием времени, интеллектуальной модой. После краха дела Белы Куна, почуяв, куда дует ветер современности, они резко поправели. В 1937 г. все 23 инженера, избранных в парламент, представляли радикально правые партии. Ковач разделяет интеллектуальный фашизм на «технократическую» (инженеры) и «биомедицинскую» (врачи) профессиональные идеологии. Технократы связывали фашизм с научно-техническим прогрессом во благо государства, медиков вдохновляли расово-биологические идеи. В отличие от этих двух категорий, — пишет исследовательница, — юристы продолжали поддерживать традиционные старорежимные партии, поскольку их работа напрямую зависела от сохранения капитализма (и старого режима, добавлю я). Среди юристов встречались фашисты, но гораздо реже, чем среди врачей и инженеров. Среди врачей евреев было много, однако, — как считает Ковач, — фашистов-медиков волновала не столько конкуренция с евреями, сколько антисемитизм как часть национально-этатистской идеологии.

Итак, перепроизводство дипломов, профессиональная конкуренция с евреями и другие формы экономической депривации сыграли определенную роль в формировании фашизма (Великая депрессия тоже сказала свое веское слово), но в любом случае материальные мотивации были тесно переплетены с этническими.

Венгерский фашизм можно считать результатом секторального конфликта между мадьяро-немецким этатизмом и глобалистическим капитализмом, воспринимавшимся как «интернациональный» и «еврейский». К этому следует добавить классово-этнический конфликт, вылившийся в ненависть венгерских рабочих и крестьян к «инородческим» капиталистам. Первый конфликт сформировал венгерский радикально правый политический спектр в целом, второй имел непосредственное отношение к рождению фашизма.

КТО ГОЛОСОВАЛ ЗА ФАШИСТОВ?

Данные по выборам 1939 г. дают достаточно полную картину электоральных предпочтений рабочих и крестьян (Lackó, 1969; Ránki, 1980; Vago, 1987: 306–310; Szöllösi-Janze 1989: 153165). Коалиция «Скрещенные стрелы» набрала 25 % голосов в национальном масштабе. Лучшие результаты были получены в «красном поясе» — рабочих предместьях Будапешта. В коалиции с небольшой квазифашистской партией они получили 42 % голосов. Успех также сопутствовал фашистам среди шахтеров и беднейших крестьян. Чем больше рабочих проживало в том или ином районе Будапешта, тем больше голосов получали в этом районе фашисты. Чем слабее были позиции социалистов, тем больше голосов получали крайне правые: фашизм перетянул к себе тех, кто когда-то голосовал за левые партии. Запрещенная коммунистическая партия обратилась к своему электорату с призывом голосовать за «Скрещенные стрелы», самую пролетарскую, по убеждению коммунистов, партию. Социалисты сохранили свои позиции в старых пролетарских гетто. «Новый» рабочий класс оказался идейно шатким. Сёллеши-Жанзе считает, что молодое поколение рабочих было более восприимчивым к фашистской идеологии, чем кадровый рабочий костяк, но не приводит никаких цифр. Дик (Deak, 1966: 396397) полагает, что социалисты имели очень сильные позиции среди высококвалифицированных рабочих наиболее привилегированных отраслей промышленности, создавших свою замкнутую касту. Пролетарии, в нее не входящие, легко перехватывались популистскими и антисемитскими движениями.

Действительно, «Скрещенные стрелы» во многих отношениях были истинно левой партией. Их призыв покончить с классовыми противоречиями звучал искренне, репутация не была подмочена сделками с капиталом, как часто случалось к западу от Венгрии. Венгерские фашисты выступали с таких отчетливых антифеодальных и антикапиталистических позиций, каких мы не встретим ни у одной фашистской партии (Janos, 1982: 287). Впрочем, они никогда не шли на своего противника в лобовую атаку, предпочитая громить «паразитический» капитализм — «финансовый», «инородческий» и прежде всего «еврейский» капитал. Звучало и грозное требование перераспределить национальное богатство. Финансовый эксперт Лиги Наций сообщал в 1938 г., что фашисты призывали:

препоручить ведение государственных дел людям, которых не растлили богатство и политические игры… вырвать финансы и промышленность из рук евреев, обеспечить работой безработных специалистов, конфисковать крупные землевладения и наделить землей безземельное крестьянство, сделать перевооружение главным пунктом правительственной программы.

Этот представитель фискальной ортодоксии не счел нужным добавить, что фашисты рассматривали милитаризацию экономики почти по Кейнсу: мощный экономический рывок и создание рабочих мест в рамках национал-этатистской модели развития. Современники свидетельствуют, что «Скрещенные стрелы» стали последней гаванью для разгромленных коммунистов. Посол Великобритании сообщает, что 60 % венгерских фашистов некогда были соратниками Белы Куна: это явное преувеличение (Vago, 1975: 320–321, 265, 308, 215). Однако «Скрещенные стрелы» в самом