Еврейское остроумие - Зальция Ландман

— Я напишу вас более похожей, чем вы есть! — пообещал Либерман.

Даме, которая слишком часто перебивала его во время сеанса, Либерман сказал:

— Еще одно слово, и я напишу вас такой, какая вы есть!

Художники Лессер Ури и Либерман некоторое время дружили. Потом они поссорились. Однажды Либерману передали, что Ури хвастается, будто автором нескольких работ, подписанных Либерманом, на самом деле является он, Ури.

— Покуда он утверждает, что написал мои картины, мне не из-за чего волноваться, — сказал Либерман. — Но если в один прекрасный день он заявит, что это я написал его картины, я тут же подам на него в суд!

Некто пожаловался Либерману, что дорогая работа Ван Гога, которая висит у него над кроватью, оказалась подделкой. Либерман его утешил:

— Не важно, кто у вас над кроватью. Главное, кто у вас в кровати.

Профессор медицины заказал свой портрет Либерману и попросил ограничиться двумя сеансами.

— Я же не требую от своих пациентов, — сказал он, — чтобы они дважды являлись ко мне за диагнозом.

— Это не одно и то же, — возразил Либерман. — Если вы что-то запорете, это прикроет зеленая травка. Если же я что-то запорю, это будет висеть на стене.

Либермана спросили:

— Почему художники всегда ставят свою подпись на картине внизу справа?

— Для того, — объяснил Либерман, — чтобы знатоки искусства это заметили и не вешали картину вверх ногами.

1932 год, Берлин. Рядом с домом Макса Либермана находилась вилла, в которой разместилась школа командного состава СА. Однажды один из штурмовиков наблюдал через забор, как Либерман пишет картину. Наконец он обратился к живописцу:

— Для еврея вы, господин профессор, вполне прилично пишете.

На что Либерман ответил:

— Для штурмовика вы вполне прилично разбираетесь в искусстве.

Когда Гитлер пришел к власти, Либерман так отозвался о политическом положении в стране:

— Я не могу столько съесть, сколько мне хотелось бы вырвать!

Либерман с грустью спросил у банкира Карла Фюрстенберга:

— Вы уже знаете, кто сегодня умер?

Фюрстенберг ответил:

— А меня всякий устраивает.

В 1930 году Либерман и Фюрстенберг прогуливаются по Тиргартену, им обоим уже за восемьдесят. Мимо проходит хорошенькая девушка. Оба оглядываются на нее, и Либерман вздыхает:

— Где наши семьдесят, Фюрстенберг!

К банкиру Фюрстенбергу является посланник кайзера: Его Величеству хотелось бы как-то наградить банкира. Фюрстенберг категорически отказывается, посланник настойчиво его уговаривает. Наконец Фюрстенберг говорит:

— Ладно, одно желание у меня есть. Но я сомневаюсь, что Его Величество сможет его выполнить. Я хотел бы стать советником евангелической консистории.

О жене министра финансов, которая явилась на бал в глубоком декольте, Фюрстенберг отозвался так:

— Она напоминает мне своего супруга: тот тоже всегда приходит ко мне с незакрытым дефицитом.

К своему дню рождения Фюрстенберг попросил у всех родственников фотографии, вклеил их в альбом и принес его в свой банк. Там он показал альбом швейцару и строго сказал:

— Если придет один из этих, меня на месте нет!

Фюрстенберг взял своего сына в компаньоны.

— Хорошо ли это будет — отец и сын в одном деле? — спрашивают его.

— Не беспокойтесь, — отвечает Фюрстенберг, — мы поделили обязанности: сын отказывает в кредите ниже десяти тысяч, а я — выше десяти тысяч.

Фюрстенберг получил запрос из финансового ведомства: "Мы не видим доходов от сомнительных объектов". Фюрстенберг ответил: "Я их тоже не вижу".

На Берлинской бирже некто замечает Фюрстенберга, бежит за ним и кричит:

— Господин Фюрстенберг, господин Фюрстенберг!

Фюрстенберг шагает себе дальше, не оборачиваясь. Наконец тот его догоняет и выпаливает, запыхавшись:

— У вас плохо со слухом.

На это Фюрстенберг:

— Нет, это о вас плохие слухи.

Когда был основан Дрезденский банк, "арийское" предприятие, знаменитый банкир Фюрстенберг сказал:

— Христианский банк звучит для меня примерно так же, как "еврейская армия".

Раньше было принято называть служащих только по фамилии — "Майер", "Шульце" и так далее. После Германской революции 1918 года служащие Фюрстенберга явились к нему и потребовали, что бы отныне он называл их "господин Майер" и "господин Шульце".

— Охотно, господа, — ответил Фюрстенберг, — но меня я попрошу в будущем называть просто "Фюрстенберг", потому что должно же быть между нами различие!

В конце двадцатых годов, после очередного скандала на фондовой бирже, Фюрстенберг выходит из здания биржи вместе со своим знакомым.

— Если так пойдет и дальше, — говорит тот, — нам всем придется просить милостыню.

— Я тоже так думаю, — отвечает Фюрстенберг. — Только спрашивается — у кого?

На вопрос знакомого, что представляет собой Вальтер Ратенау, Фюрстенберг ответил так:

— Недавно я увидел в витрине великолепные гравюры и подумал: если такое у них в витрине, то какие замечательные работы должны быть внутри? Я вошел внутрь — и что я могу сказать? Сплошной тинеф (дерьмо). Вот что такое Вальтер Ратенау.

Из окна вагона Фюрстенберг видит на перроне Кельнского вокзала своего знакомого банкира Луи Хагена. Тот, заметив Фюрстенберга, просит его:

— Дорогой господин Фюрстенберг, мне тоже надо ехать этим поездом в Берлин, но билетов в спальный вагон уже нет. Позвольте мне поспать одну ночь на втором диване вашего купе!

— Отказать просто так я не хотел бы, — отвечает Фюрстенберг. — Дайте мне подумать до утра.

У Фюрстенбергов собралось большое общество. Один господин подходит к хозяину и говорит:

— К сожалению, я должен откланяться. Мне необходимо вернуться домой пораньше.

Фюрстенберг вздыхает:

— Что мне проку, если уходит один!

Ратенау хотел отсрочить на четыре недели обговоренную с Фюрстенбергом встречу.

— А тогда уже я не смогу, — раздраженно сказал Фюрстенберг. — Тогда у меня будут похороны.

На бирже кто-то подошел к Фюрстенбергу с вопросом:

— Скажите, пожалуйста, где здесь туалет?

— Здесь нет туалетов, — ответил Фюрстенберг. — Здесь все справляют нужду друг другу на голову.

Богатый берлинский коммерсант-выкрест показывал старику Фюрстенбергу свою недавно обставленную виллу.

— Столовая стиль Людовика Пятнадцатого, — пояснял он. — Мой кабинет — в стиле бидермайер, гостиная — эпохи Дюрера…

Фюрстенберг хотел открыть еще одну дверь, но хозяин удержал его со словами:

— Там всего лишь спальня моего папы.

— Понимаю, — сказал Фюрстенберг. — Там дохристианский период.

"Все акционеры без исключения, — говорил Фюрстенберг, — глупы и нахальны. Глупы потому, что доверяют свои деньги чужим людям, а нахальны потому, что за свою глупость еще и дивиденды хотят получить".

Фюрстенберг говорил: "Чистая прибыль — это та часть общей прибыли, которую правление при всем желании не может утаить от акционеров".

Шоттлендер, известный землевладелец и банкир из Бреслау, купил целое стадо крупного рогатого скота. Он хотел отправить животных в Бреслау вечером, последним поездом, но сделать это не удалось. Тогда он телеграфировал жене: "Вынужден переночевать в Штрелене. Поезд не берет скотину".

Шоттлендер поставил армии попоны для лошадей. Военный представитель доказывает, что попоны слишком короткие. Тогда Шоттлендер заворачивается в попону и говорит:

— Смотрите, я могу завернуться в попону несколько раз! А разве бывают лошади крупнее меня?

Шоттлендер дружелюбно говорит только что принятому ученику:

— Поначалу вы будете наклеивать марки, подметать конторские помещения, снимать копии с писем. Потом вы перейдете в бухгалтерию. Только в кассу вам пока нельзя. Вы слишком молоды. Для кассы нужен более опытный человек. Что значит — хочу работать в кассе? Это место требует доверия! (Злобно.) Во-первых, я вас совсем не знаю. Во-вторых, недозрелый юнец вообще не подходит для кассы. (Уже орет.) Это наглость с вашей стороны! Убирайтесь отсюда сию минуту!