Смерть за хребтом - Руслан Белов

– Понял. Я утюг для вас. И, в общем-то, неинтересен.

– Это не совсем так, – продолжил он, вглядываясь в мои глаза. – Так вот, мы должны избавить вас от некоторых самых зловредных гвоздей, для вас же зловредных. Можно было бы, как это раньше практиковалось, поместить вас в так называемый ад, где вы бы подверглись ужасным мукам, созерцая и испытывая вами же содеянные злодейства. Но в настоящее время мы несколько упростили этот процесс и отправляем теперь души земных преступников на Землю и там они находят лишь одно вместилище – тела жертв соответствующих преступлений. Душа убийцы, таким образом, может разместиться только в теле убиваемого и только в момент совершения убийства. Испытав весь ужас расставания с жизнью, она с последним вздохом перелетает в тело следующей жертвы. Это продолжается долго, иногда – очень долго, до тех пор, пока душа убийцы не излечится болью, и сама возможность убийства не покажется ей дикой.

– Ну, а люди, не совершившие тяжких грехов? Каков у них процесс очищения?

– Понимаете, жизнь должна быть прожита... Любой человек, проживший, вынесший всю долголетнюю жизнь, практически готов к освобождению души. “Жизнь – это подготовка к смерти” – так, кажется, говорят у вас? Этих мы сразу допускаем – старцы, умершие своей смертью, безгрешны.

– Безгрешны? Я знаю таких старцев – палец откусят...

– Да, но вы заметили, как они меняются в последние годы жизни? Они теряют память и постепенно становятся детьми. Иногда несносными, но безгрешными... И идут они к нам с чистой душой. Сложнее с теми, кто не прошел весь жизненный путь – убитыми, безвременно умершими... Души их приходится помещать на дозревание в тела живущих существ. И они продолжают свой путь в новой генетической обстановке. Такие люди, конечно, отличаются от людей с единичной душой. Они не двоедушные или двуличные, нет. Просто душа у них как бы с фундаментом, который поддерживает, укрепляет ее. Они сопричастны... Из них иногда вырастают святые...

– А души... души убитых преступников? Что их ждет?

– Ну, это просто! – поморщился Судья. – Сначала очищение, затем – дозревание...

– То есть, они, в конце концов, станут святыми?

– Да, но я бы им не завидовал... Очищение – это неперенесенная боль. Это невозможно понять.

Теперь же нам с вами предстоит вспомнить ваши главные злодеяния... Затем, если сочтем это целесообразным, мы поместим вашу душу в тело современного аналога главной из ваших жертв, рядышком с ее душой, именно в тот период, когда ваш современный аналог будет повторять ваши злодеяния. Таким образом, вы станете мучить самого себя. И так мы пройдемся по всем основным вашим жертвам. Потом настанет время грехов перед самим собой. И лишь затем, если, конечно, вы выдержите испытание, мы сможем выбрать вам дальнейший способ существования. Либо вы сможете приобщиться ко всем существующим в мироздании душам и событиям, ощутить и насладиться всеми ландшафтами Вселенной и увидеть все, к чему стремиться сердце, испытать все счастье мира, либо, если вы прикипели к обычной, телесной жизни и не способны нам помочь, вы сможете выбрать плотское тело, которое будет наиболее подходить структуре вашей души... Или мы сами выберем... Это сложно сейчас понять... Иногда тело лягушки оказывается предпочтительнее тела красавца и умника. Скажу сразу, что, к нашему сожалению, к первому способу существования души готовы очень немногие... Лишь те, кто устал от зла.

– Устал от зла... Это – я. Но устал, как от горба. И знаю, что внутри зла, как и внутри горба – сердце. А внутри добра – червячок...

– Вас, молодой человек, подводит опора на анализ, на разум. А Разум, поверьте, бесконечен и, от него нельзя оттолкнуться. Оттолкнуться можно от чего-то конкретного.

– От Библии?

– А почему бы и нет? Было бы желание, а вера найдется...

– Интересно... Вот я сижу здесь у вас бестелесный и могу думать, разговаривать, а в...

– А в Господа не веруете?

– В сверхъестественность его не верю...

– Он сверхъестественен там, где грех.

Я задумался, но, вспомнив чугунный бабушкин утюг, бросил это неблагодарное занятие. Вряд ли я смогу понять что-нибудь на их уровне, если и на своем-то ничего не понял... Ясно одно – сейчас из меня начнут что-то делать. Или просто начнут лечить... От земных микробов.

– Ну, что, приступим? – продолжил Судья после небольшой паузы, в течение которой он обозревал стену за моей спиной.

– В принципе, я готов. Но я не понимаю, как вы собираетесь “достать” мою душу... Кто-то, или, как вы сказали, мой современный аналог, будет испытывать на мне мои же штучки, кто-то выбьет мне стекло в ванной, кто-то переспит с моей женой... А моя душа зачерствела от сознания нормальности греха... И я заранее все и всех прощаю, вернее готов простить. Лечить надо чем-то другим. Не страхом и болью. А у вас получается “око за око”...

– Совершенно верно! “Око за око, зуб за зуб”. Итак, какие ваши проступки вызывают у вас наисильнейшие угрызения совести?

– Честно говоря, иногда, сравнивая свои поступки с поступками иных людей, я прихожу к мнению, что жизнь моя мелочна. Я не совершал крупных преступлений... Совершал не преступления, а так, пакости... Гадости, в крайнем случае. Вот с Кларой, к примеру. Я поступил с этой девочкой как с половой тряпкой, – и я сбивчиво, нервно, стал рассказывать Судье об одном из самых неприятных в этическом отношении периодов моей жизни, хотя чувствовал, что он и так все знает.

– Вам я, наверное, наскучил? – окончив, спросил я у Судьи. – Все выглядит так пошло.

– Вы просто не прожили жизнь. А что касается ваших мук... Вам бы родиться беспомощным инвалидом или, по крайней мере, отсидеть лет эдак десять в российской тюрьме... Там вы бы поняли, чего стоят ваши описанные страдания. Но продолжим. Чем бы вы еще хотели поделиться?

– Что еще? Я виновен в смерти человека, дизелиста моей партии. Во время перехода через перевал мы, тринадцать человек геологов и рабочих пошли в город на октябрьские праздники – он погиб от кровоизлияния в мозг. За три часа до его смерти, уже глубоким вечером, перед перевалом мы держали совет – возвращаться в лагерь или нет. И я, старший по должности в группе, голосовал за продолжение пути, хотя всем, в том числе и мне, было ясно, что дизелист этот, не помню его фамилии, не дойдет, погибнет. Но очень хотелось попасть на праздники к молодой жене и сыну, который вот-вот должен был начать ходить. И дизелист, спешивший на свадьбу дочери, умер на перевале. И мы его оставили в снегу... Что же еще? Я все забыл...

– Или, – чуть ехидно улыбнулся Судья, – “Память мне подсказывает, что я сделал это, гордость говорит, что я не мог этого сделать. И память уступает... [77]”?