Смерть за хребтом - Руслан Белов

Зубков, взяв автомат в левую руку, встал, подошел к рюкзаку и вынул из него мешок с золотом. Затем, внимательно наблюдая за оцепеневшим Житником, направился к берлоге, спустился в нее и молниеносным движением опытного боксера-легковеса поймал короткую жирную гадину за шею. И, злорадно улыбаясь, устремился к объятому страхом запятившемуся Житнику. Но прошел мимо, к рюкзаку и вложил в него злобно извивающуюся змею.

– А теперь, дорогой, иди сюда! – сказал он Житнику, поманив его пальцем. – Мы с тобой будем играть в... в таджикскую рулетку. Иди, иди, Юрик, не бойся – шансы у нас будут фифти-фифти.

Житник сначала ничего не понял и продолжал стоять с лицом, белым, как летнее облачко. Но примерно через полминуты сообразил, что Зубков предлагает ему своеобразную дуэль с равными шансами на жизнь. По сравнению с расстрелом эта дуэль показалась ему спасением и он, весь охваченный накатившейся вдруг радостью, пошел, почти побежал к Зубкову.

“Баран!!! Благородный баран! – ликовал он. – Такой баран не может, не может не проиграть! И я еще вернусь с его автоматом в лагерь!

Они сели на колени перед шевелящимся логовом смертоносной гадины, обхватили замком друг другу смежные руки и, сделав паузу, кинули их в рюкзак!

Все повторилось! Повторилось все, что Юрка почувствовал перед тем, как наткнуться на Зубкова. Когда змея вонзила зубы в запястье, Житник понял, что перед его глазами проходят последние, самые последние кадры жизни... И затем очи его навсегда закроет засвеченная смертью пленка... Он попытался вырваться, освободить руку, разгрызть рану зубами, не дать, не дать яду впитаться в кровь! Но Зубков держал его железной хваткой. И вся змеиная ненависть капля за каплей вошла в Юркино тело...

Дождавшись, пока Житник окоченеет, Зубков удостоверился в его смерти и за ноги перетащил труп в берлогу. Затем завалил его камнями, нашел ишака, погрузил на него долю Житника и ушел в лагерь.

На перевале он нашел Сергея с Бабеком и Лейлу. Они колдовали над Черным.

– Жив, что ли? – пойдя к ним, удивленно спросил Зубков.

– Пока – да... – ответил Сергей, не оборачиваясь. – Одна пуля черепушку раздробила, насилу кровотечение остановили, другая – сидит в грудине. Повезло ему... Патроны, наверное, у Юрки отсырели.

– Поймал Житник? – встав на затекшие ноги, поинтересовался Бабек.

– Поймал...

– Убивал?

– Нет... он сам сдох, – ответил Зубков и присев на порыжевшую траву, рассказал о смерти Житника.

– Ну и дурак! Она могла обоих укусить, – сказал Кивелиди, выслушав рассказ. – С собаками надо по-собачьи. Убил бы сразу или, в крайнем случае, надавал бы по морде и отпустил. Но я бы не отпустил...

– Что теперь говорить? – пожал плечами Зубков. – Он теперь на небесных сурков охотится... Хорошо ему...

– А откуда в этих краях гюрзы? – нарушил Кивелиди установившееся молчание. – Они же в таких высоких горах не водятся?

– Э... В этот места многа мышь с чума, – объяснил ему Бабек. – И один болшой умний дохтур из Душанбе савсем давно сюда многа гюрза привозил, чтобы они этот мышка кушал. Но у них аппетит не был и они все уползал. Многа потом умирал, но, наверно, каторый кушал, жив оставался...

– Чудеса! – удивленно покачал головой Зубков и, широко и звучно зевнув, предложил:

– Давайте, что ли, в лагерь двигаться. Выпить хочется – сил нет...

– Ты давай с Бабеком вниз топай. Отведете ишака и пусть Бабек с другим возвращается, – сказал ему Кивелиди и начал щупать Чернову пульс.

11. Без комментариев.

После того, как Житник влепил в меня две пули, в глазах у меня потемнело, и я все забыл. Но через некоторое время мрак развеялся, и я увидел себя в длинном коридоре, напоминавшем обычный коридор поликлиники, префектуры или суда – те же китайские розы в кадках, на стенах – невзрачные пропыленные акварели под стеклом, стулья в простенках между дверьми...

“Не хватает посетителей” – пришло мне в голову. И тут же, в конце коридора появился мужчина в сером пиджаке и черных брюках. Он прошел мимо, проглядывая на ходу стопку бумаг. Из соседней комнаты вышла поглощенная мыслями бледная пожилая женщина. “Районная поликлиника” – подумал я, и в нос мне ударил резкий запах формалина. Мимо, движимая дюжим санитаром, пронеслась больничная каталка. На ней, скрючившись, лежал облезлый, весь в пятнах, старик. Не успели они скрыться за поворотом коридора, как над дверью передо мной зажглась надпись “Входите”. Я вошел. Посередине небольшой, уютной комнаты стоял стол, за ним сидел благообразный мужчина средних лет и внимательно смотрел на меня. Удовлетворенно кивнув, он жестом указал мне на стул напротив. Я сел и оглянул стол. Он был пуст. Это показалось мне странным. Мужчина улыбнулся и достал из ящика стола стопку папок. На лицевой стороне верхней из них была приклеена половинка обычного листа белой бумаги. На нем в жирной черной рамке синим фломастером было аккуратно выведено “Чернов Евгений”.

– Мы стараемся не тревожить своих клиентов непривычными интерьерами, – улыбаясь, проговорил хозяин комнаты.

И тут до меня, наконец, дошло, где я нахожусь. Я вспомнил! Житник! Он убил меня! Поставил к стенке и с трех метров влепил из вертикалки. Когда он выжимал курки, мне показалось, что я понял, почему завязывают глаза поставленным к стенке – под платком они закрываются сами и убийце или убийцам, или просто могильщикам потом не приходиться в них смотреть. Житник глаз мне не завязывал. И когда он подошел удостовериться в моей смерти и наклонился над моим телом, я смотрел на него. Но не видел. В голове у меня засохла сдвоенная картинка – чеченцы осматривают насквозь простреленную из “Калашника” березу, пуля проходит сквозь мою грудь – она сначала оттягивает до предела мягкие ткани, рвет их, движется вперед и, вот, наконец, выход... Свобода...

– Да, молодой человек, вы, к сожалению, правы. Вы завершили земной путь, и нам необходимо совершить некоторые формальности. Все не так грустно, как может показаться. Конечно, болезненные моменты будут... Я прочел ваше личное дело – вы мужественный человек и я могу прямо сказать, что вам предстоит нечто подобное хирургической операции без наркоза, – протянул он с искренним огорчением в глазах.

– Валяйте! Мне все равно – я умер...

– Ну, зачем так категорично... А вы, вообще, какой интерьер предпочитаете? Видите ли, ваш, мой облики, комната эта, стол, наконец, – все это сплошная видимость, – улыбнулся Судья (это имя пришло мне в голову само собой, и была в нем какая-то надежда, нет, не на избавление от мук, а на справедливость). – Ваша душа, естественно, бесплотна. И, чтобы вы с ней, оголенной, быстрее освоились, скажу, что в принципе душа – это своеобразный, очень сложный, многомерный ваш отпечаток в космическом вакууме. Ну, понимаете – все находится в некой особой субстанции, которая располагается везде, даже между частичками электронных облаков атомов и молекул, в том числе и вашего мозга. А что такое слепок мельчайшей частички? Это сама частичка. Так вот, в космическом вакууме все взаимосвязано – это, если хотите, единая сущность или, научно выражаясь, нечто очень похожее на абсолютно твердое тело... И поэтому ваша душа находится везде, может находиться везде. Но после очищения. А очищение по сути своей – это процесс, во многом условный процесс удаления гвоздей, ржавых кривых гвоздей нечеловечных грехов, удерживающих душу в затхлой неподвижности суетного бытия. Собственно, все это совсем не важно... Просто я, угадав в ваших глазах вопрос, пытаюсь объяснить некоторые основы мироздания на вашем уровне. И простите меня, если некоторые мои формулировки показались или покажутся вам расплывчатыми или нелогичными. Помните свой пассаж о боге чугунных утюгов?