Шляпу можешь не снимать. Эссе о костюме и культуре - Линор Горалик

созданием сентиментального продукта, служащего отличным финансовым вложением; «игра vs серьезность» – вспомним лягушечку из черных бриллиантов.

Тренд, соответствующий интересам и стилю жизни «новых взрослых», как это бывает всегда, возник гораздо раньше, чем был отрефлексирован модной индустрией и пущен в широкую эксплуатацию. Однако в последнее время можно наблюдать открытые дизайнерские «высказывания» – посредством костюмов, аксессуаров, коллекций, показов – о том, что преобразившаяся концепция зрелости укоренилась и воспринимается модой вполне сознательно. Остроумный и обаятельный показ зимней коллекции 2008 года от российского дизайнера Кати Мосиной, состоявшийся в ходе последней Russian Fashion Week, можно считать именно таким хорошо артикулированным высказыванием. Ее модели демонстрировали маленькие черные платья и длинные вечерние платья, расхаживая по подиуму в шапочках с огромными, мохнатыми ярко-розовыми помпонами; под мышкой у них были то огромные макеты «трудовых книжек» (тоже ярко-розовые, подчеркнуто ненастоящие), которыми модели хвастались публике. Строгие прически French twist и нарочито серьезные очки входили в явный контраст с игривой кокетливостью девушек и с розовыми бантами на их шеях. Где-то в середине показа по подиуму прошла девочка лет десяти – тоже в черном платье от Кати Мосиной и с огромным ярко-розовым карандашом под мышкой. Прошла так, как будто она ничем не отличалась от всех остальных моделей.

Новое время и новое место

В последнее десятилетие мы можем наблюдать два социальных движения, две тенденции, на первый взгляд, кажущихся парадоксальными. Мы стремимся все жестче определить юридическую концепцию «детства» и связанные с ней допущения и ограничения (касающиеся всех сфер жизни ребенка, от питания и просмотра телепередач до образования и сексуальной активности). Но в то же время мы видим, как стремительно размывается подлинная, повседневная граница между разными стадиями жизни – граница, остававшаяся сравнительно четкой (благодаря ряду искусственных усилий) на протяжении крайне короткого, по меркам истории, времени – примерно двух с половиной веков, да и то далеко не во всех классах западного общества. Ребенок опять все больше вовлекается во взрослый мир, тем временем как взрослый все реже до конца расстается с прерогативами собственного детства.

Размывание зрелости и возникновение «новых взрослых» недаром вызывают у социальных наблюдателей целый ряд опасений. Если часть этих опасений, подробно обсуждавшихся нами, носит сугубо невротический характер, то другие тревожные голоса, высказывающиеся по данным вопросам, звучат более чем убедительно. Подлинно сложной проблемой в связи с появлением «новых взрослых» является, например, необходимость пересмотра крайне укорененных структур взаимодействия детей и родителей, причем как в той ситуации, когда «новые взрослые» являются детьми, так и в той, когда они являются родителями.

Первая ситуация – «новые взрослые» как дети своих родителей – уже породила целый ряд серьезных вопросов, на которые рано давать окончательные ответы. Нужно ли что-то делать с тем, что «новые взрослые» не всегда готовы в полной мере брать на себя повседневную заботу о стареющих родителях, – или это результат того, что старость их родителей часто протекает в сравнительно защищенной и обеспеченной обстановке? Нужно ли настаивать на самостоятельном проживании тридцатилетнего сына, вернувшегося из университета в отчий дом, чтобы решить, что он хочет делать дальше, – или мы наблюдаем естественный этап нового бытования нуклеарной семьи? Являются ли новые взрослые, живущие за счет родителей в период смены карьер, своего рода социальными паразитами – или корни этой ситуации лежат в системе воспитания, при которой «новый взрослый» не считает необходимым доказывать себе и родителям свою финансовую состоятельность?

Ситуация, когда «новые взрослые» выступают в качестве родителей (или потенциальных родителей), оказывается еще более сложной. В защиту «новых взрослых» звучат высказывания, касающиеся беспрецедентного уровня понимания и близости между ними и их детьми, снижение страха перед родительством и родительскими обязанностями (вызванное не только определенной экономической стабильностью этого класса, но и тем, что у «новых взрослых» нет ощущения поколенческой пропасти, которая будет разделять их и ребенка), более здоровый подход к воспитанию детей – не как к пугающей пожизненной обязанности, а как к определенному удовольствию. В то же время критики «новых взрослых» напоминают, что последние очень часто вообще не хотят иметь детей или откладывают обзаведение детьми «на потом», нарушая при этом не только социальный, но и генетический цикл; те же критики выступают против «baby projects» – обзаведения детьми, потому что это «прикольно», и против низкого чувства ответственности, которое они подозревают в «новых взрослых» (правда, не приводя примеров).

Роберт Блай в своей весьма значимой книге «Братское общество»[53], являющейся ярким примером критики «новых взрослых», утверждает, что эта категория людей – «безотцовщина, открытая трэш-культуре, поощряющая ранние и поверхностные сексуальные связи, уничтожившая понятие «учтивости» и страдающая от экономической нестабильности». Это высказывание Блая в высшей степени показательно: если отвлечься от предмета разговора и проговорить предложенный перечень про себя, трудно поверить, что речь идет не о «трудных подростках». Собственно, большинство критиков и видит в «новых взрослых» трудных подростков, полностью игнорируя подлинное бытование, ценности, корни и взгляды на будущее этого поколения.

Однако слово «трудный» все-таки оказывается уместным. «Новая зрелость», с ее кажущейся комфортностью, сильным игровым началом, динамичностью и способностью к адаптации, отнюдь не является синонимом «новой легкости бытия». Отказываясь следовать наработанным предыдущими поколениями социальным сценариям, «новые взрослые» вынуждены не только создавать эти сценарии с нуля, но и время от времени доказывать свою состоятельность как «взрослых».

Последняя задача оказывается особо тяжелой, потому что их собеседники в эти моменты оперируют совершенно иной концепцией зрелости, нежели сами «новые взрослые». В той концепции «зрелость» подразумевает семейственность, последовательность карьерного развития, отказ от игры (если это не игра в рамках построения карьеры), определенный метод построения и предъявления идентичности и еще целый ряд установок, зачастую элементарно непригодных для эффективного существования в современном мире. Объективно же мир в данный момент, возможно, предлагает определенной среде принять концепцию зрелости, построенной не на формальных признаках статуса и не на последовательном совершении ожидаемых поступков, но на одном-единственном постулате – постулате о самости индивидуума, той самой самости, с которой каждый из нас рождается и которую теряет, как только начинает следовать принятым взрослым сценариям.

По всей видимости, взрослый сегодня – это человек, способный при необходимости принимать решения, позволяющие ему обеспечивать себе и тем, кто так или иначе от него зависит, удовлетворительное существование в рамках действующей законности.

Все остальное – как получится.

Росагроэкспорта сырка: символика и символы советской эпохи в современном российском брендинге

«Теория моды: одежда, тело, культура». 2007. № 3

В России лучше нет пока

Росагроэкспорта сырка!

Рекламный лозунг, созданный