По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

чуть кружилась, но мысль работала по-прежнему четко, я прекрасно понимал происходящее, пил, ел, разговаривал, слушал.

Шуман рассказывал анекдоты. Он знал их массу. В бестактной форме, не стесняясь женщин, он выкладывал самые пересоленные и переперченные.

Бесстыдство этого пошляка со вставной челюстью превышало всякую меру.

Килиан, Гильдмайстер и Земельбауэр косились на него, но молчали. Гизела, казалось, не слышала доктора и оживленно переговаривалась то с одним, то с другим гостем.

Я изредка останавливал свой взгляд на ней. Происходило это бессознательно, независимо от меня, как биение сердца. Гизела обладала какой-то притягательной силой. Она держала себя в высшей степени скромно, без кокетства, без игры. У нее был низкий, глубокий, грудной, воркующий голос, и в этом я видел какое-то неотразимое очарование. До меня долетали обрывки фраз, брошенных Гизелой.

— Там угощали нас страшным напитком. Забыла, как называется. Он отдает цитварным семенем.

"Где там? — гадал я. — Кто же, в конце концов, она?" — Где вы жили в Афинах?

— Сначала в отеле "Король Георг", потом в "Великобритании".

"Так, — ответил я, — значит, она была в Греции".

Гизела хотела добавить что-то, но ее перебил этот пошляк доктор Шуман.

Он начал рассказывать анекдот о вскрытии трупа, причем с такими подробностями, от которых, скажем прямо, наш аппетит не мог улучшиться.

Хозяйка подала национальное баварское блюдо — ливерные клецки. Я понял, что это блюдо — дань штурмбаннфюреру. Он оценил внимание к своей особе, встал, подошел к Валентине Серафимовне и поцеловал ей руку. Та просияла.

Дружно принялись за клецки.

Все, кроме Гизелы и коменданта, были под хмельком. Осмелела даже застенчивая жена бургомистра. Муж упрекал ее в том, что она допустила ошибку и не пригласила какого-то актера с гитарой. Она громко возражала:

— Ни за что! Не терплю артистов! Это неполноценные люди. У них нет своего языка, своих мыслей.

Ей начал возражать секретарь управы Воскобойников, но в это время внимание всех привлек неожиданно вошедший в столовую лейтенант из городской комендатуры, тот самый, с помощью которого я сделал головокружительную «карьеру». Снег на его фуражке, воротнике и плечах шинели еще не успел растаять.

Майор Гильдмайстер извинился перед дамой, поднялся и твердой походкой направился к лейтенанту. Он обнял своего подчиненного за талию и вывел в коридор.

Через несколько минут они оба вернулись. На лейтенанте уже не было фуражки и шинели. Он занял место уехавшего начальника полиции, но, увидев меня, поменялся местом с Воскобойниковым и оказался со мной рядом.

Мы чокнулись, поздравили друг друга и выпили по бокалу.

Я спросил лейтенанта:

— Почему так поздно?

Он объяснил, что попал сюда совершенно случайно, и на ухо добавил:

— В машину начальника полиции кто-то бросил гранату. Возле казино. Убит он, шофер и референт.

"Так, все ясно, — с удовлетворением отметил я. — Костя задание выполнил. Только ни он, ни кто-либо другой гранату не бросал. Костя уложил в багажнике «майбаха» магнитную мину, и она сработала".

То, о чем лейтенант сообщил мне шепотом, комендант рассказал всем.

Начальника госпиталя передернуло.

— Черт знает что! Состав с горючим. Начальник полиции. Эти аттракционы мне не нравятся!

— Да, — протянул полковник Килиан. — Не совсем удачная прелюдия к Новому году. Я был на передовой, там, знаете, спокойнее.

Штурмбаннфюрер побагровел, стукнул своим детским кулачком по столу и сказал:

— Ничего! Я доберусь до них.

В голосе его я не почувствовал особой уверенности.

Бургомистр, основательно «окосевший», пытался заверить гостей, что и он со своей стороны примет все возможные меры. Он начал было перечислять, какие именно, но поперхнулся Слова у него вылетали с надрывным кашлем и крошками от кулебяки. Гизела сделала брезгливую мину и немного отодвинулась.

Мне в голову лезла сумасбродная мысль: "А что, если выпить за упокой души Пухова?" Мысль поистине сумасбродная.

Валентине Серафимовне очень хотелось завести патефон и потанцевать, но майор Гильдмайстер решительно запротестовал: пора разъезжаться.

Все встали из-за стола. Полковник Килиан загремел стулом и едва удержался на ногах.

Начали прощаться. Когда я второй раз за эту ночь ощутил в своей руке теплую руку Гизелы, меня охватило чувство какой-то неловкости. Природу этой неловкости я еще не понимал.

В передней штурмбаннфюрер сказал мне:

— Я довезу вас на своем "оппеле".

— Благодарю, — ответил я.

— Где вы живете?

Я рассказал.

Знаки внимания со стороны начальника гестапо начинали тревожить меня. Я предпочел бы добираться домой пешком.

Мы вышли на улицу. Машины коменданта и полковника Килиана уже отъехали.

Шофер «оппеля» прогревал мотор, и плотный газ клубился у глушителя.

Когда Земельбауэр взялся за ручку дверцы, в центре города грохнул взрыв. Затем застрекотал короткой очередью автомат, и опять наступила тишина.

— Вы слышали? — как бы не веря себе, спросил гестаповец.

— Да, слышал, — подтвердил я.

Я мог сказать больше. Я мог сказать, что взлетело в воздух помещение радиоузла и радиостудии и что для этого понадобилось шестнадцать килограммов взрывчатки, а главное — смелость и отвага ребят из группы Андрея, которых гауптман Штульдреер считает верными людьми абвера.

— Где же это? — нюхая носом воздух, поинтересовался Земельбауэр.

— Трудно сказать. Где-то в центре.

— Поехали, — предложил он и сплюнул.

Мы уселись рядом, и «оппель» неслышно тронулся с места.

16. Геннадий нервничает

Домой я попал в четыре часа утра. Хозяин не спал. Он сидел за столом, макал в воду черствый, проржавевший сухарь и грыз его.

— Ну как? — спросил я, раздеваясь.

Трофим Герасимович аккуратно смел на широкую шершавую