По тонкому льду - Георгий Михайлович Брянцев

— И разные, заметьте! — продолжал Пухов. — А знаете, какое поздравление прислали господину Купейкину?

Я отрицательно покачал головой.

— Ужас! Обнаглели, мерзавцы, донекуда. Они пишут…

Что "они пишут" — узнать не удалось: господин бургомистр, его жена и дочь торжественно ввели начальника энского гестапо, штурмбаннфюрера СС Земельбауэра.

Честно говоря, я представлял себе начальника гехайместатсполицай[2] более величественным по внешности, а он оказался маленьким невзрачным человечком с птичьей головой, крохотным острым подбородком и вогнутыми внутрь коленками.

Левое плечо было ниже правого, кожа на лице дряблая, бледно-серого цвета. Из глубоких впадин мерцали, точно угли, маленькие крысиные глазки. И вообще в его облике чувствовалось что-то крысиное. То ли долголетняя профессия, то ли сознание своей силы делали выражение его лица невозмутимым.

Он заговорил со мной на жестком и тягучем диалекте баварца, задал несколько ничего не значащих вопросов, а потом оскалил в улыбке свои крупные желтые зубы, повернулся на каблуках и бросил в лицо бургомистру:

— Вы пройдоха. Шельмец. Да-да.

Штурмбаннфюреру СС разрешалось говорить все, что приходило на ум.

Купейкин вылупил глаза и покраснел как рак. Его супруга застыла с полуоткрытым ртом. Валентина Серафимовна недоуменно глядела на своего шефа, силясь понять, как принимать это — в шутку или всерьез. На лице начальника полиции я прочел что-то вроде удовлетворения.

Гестаповец сам разрядил обстановку:

— Что же получается? Господина Сухорукова, отлично знающего наш язык, вы держите при себе, а я мучаюсь без переводчика.

— А я, господин штурмбаннфюрер? — с обидой в голосе и капризной миной на лице вопросила Валентина Серафимовна.

Гестаповец отмахнулся:

— Вы не в счет. Личный переводчик-женщина — это неплохо. Прием, банкет, интервью и прочее. А когда надо серьезно говорить с мужчиной — и не час, не два, а всю ночь, — тут я предпочитаю переводчика-мужчину. И выезды. А ваше мнение, господин Сухоруков?

Я ответил, что в работе полиции ничего не смыслю. Но мне кажется, что допрашивать удобнее всего на родном языке преступника, а переводчик — лишняя инстанция.

— О! Чушь! — воскликнул Земельбауэр. — В таком случае мне надо знать французский, польский, венгерский, чешский, словацкий, русский и еще черт знает какие языки. Надо быть полиглотом. А где же вы откопали господина Сухорукова? — спросил он бургомистра.

Купейкин ответил, что меня прислали из комендатуры.

— А вы не желаете работать у меня? — предложил начальник гестапо.

В короткое мгновение я представил себя в роли переводчика гестапо.

Колкие мурашки пробежали по спине: страшно.

— Нет! — твердо ответил я после короткого раздумья.

Наступила тишина. Все насторожились. Ответ сочли не столько смелым, сколько дерзким.

Земельбауэр по-новому всмотрелся в меня своими крысиными глазками, оскалил в улыбке свои желтые зубы и неторопливо проговорил:

— Вы мне нравитесь, господин Сухоруков. Я вас запомню. У меня хорошая память. Мне редко кто говорит «нет». А почему «нет», можно поинтересоваться?

Я пожал плечами, постарался сделать застенчивую улыбку и ответил:

— В таком ведомстве, как гестапо, работать могут не все. Для этого нужны люди с крепкими нервами, железной волей и, главное, с призванием. А я ни одним из этих достоинств не обладаю. У меня ничего не выйдет. Я думой, мыслями, стремлениями — педагог.

— Хорошо, — одобрил начальник гестапо. — Вы мне определенно нравитесь.

Я люблю людей прямых. А это чья? — переключился он сразу на другую тему и указал мизинцем на зимний этюд, украшавший стену.

Валентина Серафимовна взяла своего шефа под руку и повела к картине.

Бургомистр, довольный тем, что моя персона привлекла внимание штурмбаннфюрера, приблизился ко мне, молча пожал руку повыше локтя и вышел из гостиной.

Пожаловали еще трое гостей: комендант города майор Гильдмайстер, начальник военного госпиталя доктор Шуман и высланный им навстречу секретарь управы Воскобойников.

Бургомистр впал в ажитацию Он переламывался в поклонах, расстилался ковром, готов был вывернуться наизнанку. Его тонкие и прозрачные, точно из воска, уши просвечивали, голые, без единой ресницы, веки торопливо хлопали.

Купейкин старался всем угодить, всем сделать приятное. В каждом госте он видел что-то таинственное и могущественное. И заранее трепетал. Наибольший ужас наводил на него комендант города.

Майор Гильдмайстер, широкоплечий, высокий, держался подчеркнуто холодно. Глаза его, полуприкрытые припухшими веками, презрительно смотрели на мир. Он чувствовал свое превосходство над всеми. У него был длинный квадратный подбородок, лобастое лицо и немного вдавленный нос (последствия увлечения боксом). Слыл он офицером властным, решительным и неустрашимым. Со своими земляками он держал себя надменно-торжественно, а с русскими — оскорбительно-вежливо. Северогерманский диалект выдавал в нем берлинца.

Второй гость выглядел проще. Это был старик лет шестидесяти, тяжеловесный, как слон, с отталкивающей внешностью и вставной челюстью Среди гостей он оказался потому, что по жене состоял в каком-то родстве с министром пропаганды Геббельсом. С этим нельзя было не считаться. Начальник госпиталя без умолку болтал своими слюнявыми губами, рассказывал анекдоты вековой давности и сам первый смеялся над ними.

Жена бургомистра сочла необходимым направить новогодний праздник по должному руслу.

— Господа! Можно к столу, — прозвучал ее глухой голос.

Все встрепенулись, как по команде, но майор Гильдмайстер поднял правую руку и спокойно сказал:

— Я взял на себя смелость пригласить в этот дом своего близкого друга полковника Килиана. Он здесь проездом. Подождем минутку. Он украсит нашу компанию.

Слова эти были обращены не к хозяину и не к хозяйке дома, а ко всем, будто мы, гости, правомочны были решать этот вопрос.

Валентина Серафимовна захлопала в ладоши и этим выразила свое одобрение. Раздались возгласы: "Подождем!", «Пожалуйста», "Время есть". Жена бургомистра пробормотала что-то по-немецки. Она знала несколько немецких слов и с большой опаской пользовалась ими.

Вначале хозяева и гости стояли кучкой посреди гостиной, окружая коменданта, а затем по инициативе начальника гестапо и Валентины Серафимовны стала