Цимес - Борис Берлин

желание, я могу лишь догадываться. Конечно, спроси я, она бы скорее всего ответила, но я задаю ей не все вопросы.

— Наверное, я не должен этого говорить, и вы удивитесь, но мне кажется, я знаю, почему.

— Нет, — Этери посмотрела на часы. — Боже мой, еще целых полчаса, время остановилось. Нет, Саша, в вашем случае не удивлюсь. Иногда я на самом деле боюсь. Именно поэтому.

— Чего? Что не услышите или не поймете ответ?

— Чаще наоборот, что пойму, — она еще раз огляделась вокруг и сказала: — Все вот это и еще многое сделано за пять лет. Первую картину она написала, едва ей исполнилось двенадцать. Это был «Эль Мирадор», и с него начались «Майя». Именно тогда я стала понимать, что такое Нюта на самом деле. Вернее, кто она такая. Впрочем, — она вздохнула, — сейчас не время. И лучше, если об этом вы услышите от нее.

— Но как? Она ведь говорит только с вами. Она не может…

— Она может. Я слишком хорошо знаю свою дочь, поверьте. Она готова с вами заговорить. Впервые в жизни с почти посторонним человеком. Это меня тревожит. Очень.

— Почему? Разве это плохо?

— Нет, просто я не уверена, что к этому готовы вы. Но и об этом не время тоже, — Этери улыбнулась. — Знаете что? Приходите к нам, когда все это закончится, ладно? Хотя бы в ближайшую субботу. Отпразднуем первую Нютину выставку. Узкий круг, только свои…

Не понимаю, каким образом, но с появлением публики выставка ожила. Люди переходили от картины к картине, и на их плечи садились птицы, а под ногами шуршали облетевшие листья. Воздух и камни оживали и превращались в слова, которые, казалось, невозможно забыть. Может, потому, что картины и люди наконец увидели друг друга? Научились друг с другом говорить?

— Погляди, какие они молодые, счастливые, красивые! Какие лица! И вдруг понимаешь, что на самом деле их уже нет. Разве такое возможно?

— Эта девочка изображает не людей. Она изображает их судьбы…

— И то, какими они могли бы быть. Мне кажется, она ощущает мир целиком. Весь и сразу…

— Дело не в том, что она видит так глубоко. Дело в том, что она видит так.

Около «Магнолии» все затихали, было слышно только дыхание. И я так до сих пор и не знаю — может быть, это дышала сама картина.

Нюта была в фойе. Она сидела на подоконнике, болтала ногой и смотрела на улицу. Я подошел.

— Поздравляю! Я не знаю, как это назвать. У меня просто нет слов, вот и все. Ну а то, что ты оттуда ушла… Нюта, ничего не поделаешь, это просто надо пережить, как ветрянку, — я уселся рядом с ней, и она… она вдруг взяла меня за руку — будто ребенок — и выдохнула:

— Да.

Показалось, что мы разговариваем весь день, не умолкая. А еще я внезапно осознал, что у меня есть сердце.

Что оно в самом деле бьется.

Нюта — дневник

Москва не понравилась мне сразу. Все было слишком большим и слишком шумным. И очень мало солнца. Люди показались серыми, пасмурными и почему-то все на одно лицо.

В аэропорту я впервые увидела бабушку Алекс — мамину маму. Для своих лет она выглядела на удивление молодой и очень живой. Я представляла ее совсем иначе. Рядом с ней мама вдруг сделалась похожей на ребенка, они обнялись и заплакали, было видно, как они рады, что помирились. Меня она обняла и поцеловала тоже. Это было забавно. У нее необычная профессия — историк моды, даже профессорское звание, потому что она читает лекции в университете.

Мы все живем в доме, который бабушка называет зимней дачей. Здесь самый большой телевизор, который я когда-либо видела, и целая коллекция одежды разных времен. Рассматривать ее ужасно интересно — много новых слов и они не такие, как раньше. Зато телевизор работает почти круглые сутки. Я было решила,