Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

послать меня вторично (видимо, понравилась моя оперативность) на линии Москва – Пенза. Эта поездка оказалась труднее. Во-первых, в дороге нас застала пурга, и нам пришлось самим откапывать свой поезд. Во-вторых, дорога здесь одноколейная без автоблокировки, с малой пропускной способностью и маломощными паровозами, к тому же отапливаемыми не углем, а осиновыми дровами. Находился в основном на станции Пачелма в 140 км от Пензы. Пробыл я в ней около 11 дней. Там же я вывихнул левую ногу, опять же в результате снежных заносов и страшной темноты. Два дня я пролежал в постели, а следующие две недели ковылял с тросточкой. Возвратился в Москву 14 апреля, на следующий день выехал в Ленинград с Савеловского вокзала. Предстоял долгий кружной путь: Сонково – Красный Холм – Пестово – Кобожа – Подборовье – Тихвин. В Пестове задержался на четыре дня и имел возможность неплохо провести время. Познакомился там с управляющим Ленинградским отделением треста Лесмашпром Н. Н. Коковцевым, с которым смачно провел пару вечеров. Хотел побывать в родном городе Устюжне, но из-за распутицы не смог. ‹…›

С очередным эшелоном приехал в Волхов. Оттуда вернулся в Тихвин, где встретил двух ленинградских коллег, с которыми пять дней провел на аэродроме в ожидании самолета. Съездил в Бабаево, где надеялся встретить знакомых и отпраздновать с ними 1 Мая. Никаких знакомых не встретил и вынужден был ретироваться, заночевав там одну ночь. Заодно проверил и протолкнул идущие на Ленинград продовольственные грузы. Весь путь от Тихвина до Бабаева был усеян воронками от вражеских бомб, так что дорогу заново отстроили почти всю. Некоторые станции буквально стерты с лица земли. Движение очень медленное. Судите сами: от Тихвина до Бабаева я пробирался около 40 часов (154 км). Около Подборовья 11 км прошел пешком и 50–60 км проехал на автодрезине, езда на которой мне пришлась по вкусу. Сидишь у окна и наблюдаешь, как она подминает под себя рельсы, отмеряя колесами километры… Ехали со скоростью 60–70.

6 мая с трудом удалось попасть в перегруженный самолет. Три человека сели в самолет без разрешения пилота. Командир заметил лишних пассажиров и немедленно приказал им выйти. Они умоляюще смотрели на него и упрашивали взять их с собой. На уговоры командир ответил категорическим отказом и пригрозил:

– Самолет не пойдет, пока не выйдете, – и с этими словами вышел из машины.

Наши самолеты сопровождения – их было три – уже выруливали на старт. Через несколько минут пилот вернулся на борт и захлопнул за собою дверь.

Ну, думаю, все в порядке, всех увезет. Так и получилось.

– А черт возьми, погибать так всем вместе, – выругался пилот и пошел в свою кабину.

Вот и полетели. По пути завернули в Волхов, где к нам присоединились два «Дугласа». Через полчаса эскадрилья «Дугласов» в сопровождении семерки истребителей летела на Ленинград.

С каким благодарным чувством смотрели пассажиры на самолеты сопровождения, которые охраняли нас. Над озером истребители развернулись, покачали крыльями и отправились на свой аэродром. Около восьми часов мы благополучно приземлились на аэродроме Смольное. Нам посчастливилось: на аэродроме оказались машина и шофер, который за десять пачек папирос развез всех пассажиров по домам. Около 10 часов я уже был дома. Старик мой уже погружался в сон и был радостно удивлен моему приезду. Хоть и капризный старик, он был искренне рад моему возвращению.

Итак, моя миссия завершена. Я только одной глупости себе не могу простить. Все, или почти все коллеги воспользовались этой командировкой и успели навестить свои семьи, эвакуированные в восточные районы страны. Я же честно выполнял задание и счел неудобным заниматься личными делами в командировке. Мне было даже несколько не по себе, когда я по собственной инициативе задержался в Пестове на четыре дня. А оказывается, что можно было договориться с Алешиным, но этот последний сам не догадался предложить.

Начальство во всяком случае считало, что навестить семью было можно и даже должно. Вот почему сейчас специально практикуются выезды ответственных работников на Большую землю. И это справедливо. Ведь черт его знает, быть может, эти встречи окажутся последними, так как каждый из нас, проживающий в осажденном городе, подвергается опасности попасть под бомбу или снаряд. Теперь буду ждать удобный момент, чтобы специально выехать к своим любимым Томе, Гале и Боре.

17/VI-1942 г[ода]

В ночь с 13 на 14 марта была объявлена воздушная тревога. Было без четверти час. Сигнал прозвучал через 15 мин. после начала массированного зенитного огня. В это время я находился в РО НКВД у тов. Ми-ва. Заслышав стрельбу, мы спустились вниз. Я поспешил на свой завод. По пути милиционеры рассказали, что в направлении Гавани – Смоленского кладбища они видели спускающегося парашютиста.

– Ну, один не страшно, – ответил я, – там есть кому принять его.

Придя на завод, я прошел в штаб МПВО. Там была в сборе команда, нач. штаба, директор. Спустя пять минут я, как обычно, отправился на улицу наблюдать за происходящим в воздухе. Я, Букин и Щеглов стояли во дворе под аркой, что возле входа в штаб. Неистово лаяли зенитки. Из-за Невы крепко била зенитная батарея. От выстрелов содрогались соседние здания. Разрывы зенитных снарядов покрывали все небо. Слышно было натужное завывание моторов. Спустя десять минут нашему взору предстала интересная картина. Прямо к нам в Финляндский переулок спускался парашютист. Я машинально схватился за пистолет и рванулся вперед, намереваясь пристрелить парашютиста или ему подобных.

Мысли лихорадочно взметнулись, наскакивая одна на другую, создавая сумбур в голове. Это продолжалось одну минуту. Зрительный образ быстро передался в мозг, и я остановился, так как пред нами оказался не парашютист, а нечто более грозное и мощное. Это грозное оказалось торпедой весом в одну тонну. Она плавно опускалась на крышу здания, выходящего в переулок. Торпеда сломала трубу, и обломки кирпича скатились на землю, и, не проломив крышу, растянулась на ней. Мы, как кролики, загипнотизированные удавом, стояли, не двигаясь с места, ожидая взрыва. Это было глупо, так как от взрыва торпеды от нас и следов не нашли бы. Взрывной волной нас размазало бы на воротах, выходящих на 18-ю линию. ‹…›

К нашему счастью, торпеда не взорвалась и мы остались живы. Вскоре тревоге был дан отбой, я пошел к себе спать, допустив вторую глупость, так как в случае взрыва торпеды от нашего здания остались бы только обломки. ‹…›

Днем торпеду стащили вниз в переулок и разрядили, в затем как трофей отвезли в военно-морскую школу. Это будет неплохой экспонат Военно-морского музея. Так закончилась «торпедная» эпопея, грозящая нам смертью, а мне, в частности, дважды напомнила, что