Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах - Коллектив авторов

С другой стороны, я понимаю ее положение. Действительно: писем не получает, денег тоже, кто-нибудь вроде Нафалина брякнул чего-нибудь. Он видел, что я выгляжу прямо-таки Аполлоном среди изнуренных анемичных тел, вызывающих только брезгливость и жалость.

Понимаю также, что ей материально тяжело, особенно в условиях войны, когда на все баснословные цены. А особенно с детьми, которые этого не понимают. Им подай еду. Особенно Боря, он к тому [же] своими шалостями доставляет много хлопот, связанных с трепкой нервов. Ну что я могу поделать, кроме как послать возможные деньги и смягчить обстановку ласковым теплом словом, на это я не скуплюсь.

18/VI-1942 г[ода]

С опозданием на месяц с лишним, но все же хочу записать ряд мыслей о своей командировке на Большую землю.

17 марта часов в 11 мы пошли по своему подшефному хозяйству подымать народ на очистку дворов, лестниц и квартир от грязи, нечистот и снега, накопившегося за холодную, голодную, темную, безводную, полную ужасов ленинградскую зиму. Не прошло и часа, как за мной прибежал посыльный от директора с предложением срочно явиться на завод. Прихожу к директору:

– Тебе звонили из горкома и просили приехать к трем часам.

Что такое, думаю, неужели опять хотят бросить на агитацию населения (мне было подобное предложение, но я отклонил).

Звоню тов. Тихомирову.

– Бери пару белья, предметы обихода, косую денег и приезжай к двум-трем часам в горком и вылетишь самолетом в Москву.

– Есть приехать.

Ну, думаю, что-то такое новое. Недолго раздумывая, в течение часа собрался и позвонил Н. И. Он прикатил на пикапе и быстро подбросил меня в Смольный. Пришлось чересчур долго ждать. Таких, как я, скопилось около 20 человек. Между пятью и шестью часами узнал, что я, как и остальные товарищи (а это были в основном директора заводов и их заместители), направляюсь в распоряжение тов. Штыкова и буду использован для продвижения продовольственных грузов на Ленинград. Я с удовольствием согласился, т. к. слишком благородная и ответственная миссия возлагалась на меня.

Мне выдали замечательный документ:

Военный совет Ленинградского фронта

17 марта 1942 года

№ 702

Удостоверение

Настоящее выдано тов. Кедрову Александру Тихоновичу в том, что он является уполномоченным Военного совета Ленинградского фронта и Ленинградского горкома ВКП(б) по продвижению продовольственных грузов по железным дорогам для Ленинграда и войск Ленинградского фронта.

Член Военного совета Ленинградского фронта

Секретарь ЦК ВКП(б) (А. Жданов)

Удостоверение подписал лично товарищ Жданов. Будучи уже в командировке, я лишний раз убедился, какой популярностью в стране пользуется имя тов. Жданова. На документ смотрели с благоговением, с некоторым оттенком зависти и подобострастия к его обладателю. Этот документ значительно облегчил выполнение поставленной передо мной задачи.

17 марта вылететь не удалось. Нас распустили по домам, с тем, чтобы собраться в Смольном на следующее утро. Трамваи не ходили, машина была на приколе, предпочел ночевать в Доме колхозника в двух шагах от Смольного. Собрались в 7 часов утра, а в 8 выехали на аэродром. На аэродроме ждали два часа, не поступило команды отправлять. Причины неизвестны: или погода не благоприятствовала, или что другое, более серьезное. Наконец в 12 часов мы разместились в фюзеляже пассажирского самолета «Дуглас».

Я выбрал место у окошка, чтобы следить за полетом. Место оказалось не совсем удобным, оно находилось как раз над отверстием, в котором стоял стрелок-наблюдатель. Из него здорово поддувало. За бортом температура была около 25 градусов ниже нуля, я крепко замерз, несмотря на то что был тепло одет и в валенках. На самолете я летал впервые.

Самолет на старте… Стартер взмахнул белым флагом. «Дуглас» побежал по земле, набирая скорость. Впечатление получил такое же, как все равно я ехал [бы] на грузовом быстро мчавшимся автомобиле. Когда самолет стал набирать высоту, огромный груз лег мне на плечи и придавил к полу. Это продолжалось всего несколько секунд. Больше ничего подобного на всем пути до Москвы не повторилось. Сидя у окошка, я все время наблюдал за пробегающими внизу деревьями и постройками. ‹…› До Тихвина нас сопровождало девять истребителей. В Хвойной самолет совершил посадку на 5 минут. Полет до Москвы прошел благополучно. Никаких эксцессов в дороге не произошло. Уже летавшие товарищи утверждали, что не так страшен взлет, как посадка. Но я лично никакого страха не испытал. Могу только сказать, что посадка воспринимается острее. Мотор выключается, и самолет плавно приближается к земле, но неопытным пассажирам может показаться, что машина падает. Очень хотелось мне полетать на большой высоте, но наш «Дуглас» едва не задевал «брюхом» верхушки деревьев. Полет на малой высоте позволял маскировать себя от возможных налетов противника. До Москвы летели 3 часа.

В столице мы побеседовали с тов. Штыковым, а на следующий день разъехались в разные концы страны. Меня с двумя товарищами (Скворцовым и Пригожиным) послали на стацию Кочетовка, находящуюся около Мичуринска. На станции нас любезно приняли военный комендант тов. Сорокин и его зам. тов. Собакин, позаботившийся о нашем питании. После голодовки в Ленинграде Кочетовка показалась нам раем. А всего-то давали нормальные завтрак, обед и ужин, правда, с неограниченным количеством хлеба. Повар питательного пункта Иван Данилович, по-ленинградски Данилыч, проявил о нас особую заботу и готовил вкусные обеды. Даже тембр голоса располагал к нему. Спокойный, деловитый, с мягкой улыбкой и вежливостью работника хорошего ресторана. ‹…›

В течение двух – трех дней мы раскопали на этой станции 400 «забытых» вагонов с продовольствием для Ленинграда. 25 марта с очередным поездом я выехал в Москву. В Мичуринск к московскому поезду нас быстро доставил конюх Воробьев. В этом парне чувствовалось что-то придурковатое, но настолько легко и непринужденно он справлялся со своим делом, что оно, как говорят, горело в его руках. Начальник распорядился заложить лошадь в сани, что находятся у крыльца. Не успели мы войти в кабинет и докурить предложенные нам папироски, как конюх появился на пороге и, самодовольно улыбаясь, отрапортовал:

– Товарищ начальник, сани готовы к выезду.

– Молодец!

– Рад служить.

Похвала начальника ободрила Воробьева, и, довольный, он выскочил в коридор.

Мы уселись в сани, конюх заботливо укрыл нас полами тулупа, и уже через полчаса с ветерком примчались к московскому поезду.

В столице побыл три дня (27–30 марта) и навестил своего старинного друга Митю Поликарпова, работавшего председателем Всесоюзного радиокомитета и одновременно зам. начальника Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б). Очень сердечно он принял меня, как старого друга и как ленинградца. ‹…› Уполномоченный Штыкова, дирижировавший нашей работой, тов. Алешин счел необходимым