Вариант "Ангола" - Игорь Борисенко

На том и порешили.

И только мы закончили "совещание", как в воздухе возникло изображение Герберта. Все вздрогнули – даже мы с Вейхштейном и Анте, хотя уже видели такое чудо-кино, что уж там об остальных говорить. Похоже, Герберт нас подслушивал! А иначе почему он появился практически тотчас после того, как мы закончили обсуждение? Однако он все же предпочел соблюсти приличия.

– К какому выводу вы пришли? – голос его звучал иначе, чем во время прошлого визита: теперь это был приятный баритон, да и в словах он уже не путался.

– Мы согласны, – сказала Зоя. – Но вы должны обещать, что вывезете нас отсюда…

– Вам придется поверить мне на слово, – сказал Герберт. – Задержите врага на три часа – и я эвакуирую всех вас.

– Раньше вы говорили про четыре часа, – нахмурился Вейхштейн.

– Да, – кивнул Герберт. – Но удалось ввести в работу ИскИн, так что теперь ремонт пойдет несколько быстрее.

Ага, так вот почему у него голос изменился. Да, этот вычислитель и в самом деле отличная штуковина.

– Но двое наших людей будут во время боя на корабле, – ровным голосом сказал Вейхштейн.

Герберт лишь устало кивнул – нет, и в самом деле подслушивал, знал, чего потребуем!

– Согласен. По расчетам, ваши преследователи окажутся здесь через восемнадцать с половиной часов. Думаю, этого времени вам должно хватить на то, чтобы подготовиться к обороне…

Мы сидели на небольшом каменном выступе: я оперся спиной о стену, Зоя прижалась к моей груди. В пещере было сумрачно и тихо – лишь снизу доносилось постукивание и лязг, да иногда вспыхивал бело-голубой свет. Там, у "проникающего корабля", не зная отдыха, работали сервы.

Как мы ни спешили, а первым делом после того, как Герберт выпустил нас из пещеры, устремились к кораблю: естественно, с разрешения пилота. Изумлялись, поглаживали теплый, чуть податливый материал корпуса: казалось, корабль дрожит мелкой дрожью, словно живое, раненое существо. Анте и Раковский, забыв о разногласиях, старались выпытать у Герберта побольше сведений о диковинной машине, но тот ловко уходил от прямых ответов, и они вскоре отступились.

Косо вбитый в камень корабль, похожий на огромный – метров пятнадцати в диаметре, и двадцати в высоту – волчок, покоился на самом дне глубокой каверны в Горе Грома. Каверна была, похоже, естественного происхождения, но во время падения корабль здорово оплавил ее стены, и в лучах фонаря и свете вспышек они искрились и мерцали, переливаясь тысячами огней: мы словно оказались в хрустальной пещере.

Фантастическое зрелище!

Зрелище… А сама ситуация – что, не фантастическая? На дне удивительной пещеры, словно сошедшей со страниц восточных сказок, покоится корабль из иного пространства и времени, его чинят удивительные создания – а я сижу на холодном камне, и мне нет никакого дела ни до пещеры, ни до корабля. Потому что все, что меня занимает – это любимая девушка, прильнувшая ко мне словно в поисках защиты. О ней все думы, о ней все помыслы…

Остальные спали – до подхода преследователей оставалось не так много времени. Подготовка уже закончилась: позиции для стрельбы оборудованы, растяжки с ручными гранатами замаскированы. Герберт примерно указал местоположение "пузырей времени" – на пути к кораблю их было четыре. Хорошо бы, если бы в них влип хотя бы десяток португальцев…

Словом, мы сделали все, что в наших силах. Сейчас все спасли – бодрствовали только дозорные, высматривавшие врага, да мы с Зоей, затаившиеся в этом укромном уголке.

– Саш…, – шепотом окликнула меня Зоя.

– М-м?

– Я вот тут к Герберту пристала… Он говорит, у них там, в их рядом-мире, такая же война была.

– А-а, так вот ты где пропадала… Какая война? Как сейчас у нас с фашистами? Ну да, была, наверное… Он же говорит, что там почти все, как у нас. Про страну он нашу знает, про войну… Язык вот наш понимает.

– Я про победу спросила…

– Да ты что? Неужели сомневалась? Я тебе это и без всякого Герберта мог сказать! Ясное дело – мы победим. Ничего себе, разговорчики…

– Да я не о том. Конечно, мы победим. Но вот… когда?

– И что он ответил? – спросил я с волнением. Конечно, за время похода на "Л-16" мы, пока это было возможно, принимали сводки Совинформбюро, и наслушались всякого. Враг свирепствовал на нашей земле, заливая ее кровью невинных – но битва под Сталинградом уже была выиграна, и кольцо блокады вокруг Ленинграда разорвано… И с каждым днем все сильнее сжималась та пружина, которая – я в это искренне верил – в один прекрасный день разожмется. Да так разожмется, что проклятые фашисты кувырком от нас полетят…

– Он сказал, что в их рядом-мире Германия 9 мая 1945 года сдалась. А у нас – раньше, но вот насколько раньше – не говорит.

– А откуда он знает-то?

Зоя пожала плечами.

– Говорит, до того, как корабль послать, они уже наблюдать за нашим миром научились. Так и узнали.

– Выходит, подглядывают они к нам? Ну-ну… – мне почему-то стало немного не по себе. – Так, говоришь, в сорок пятом году у них все кончилось? Это же еще через два с половиной года почти… Неужели так долго? Видать им там похуже, чем нам здесь пришлось. Да, дела… Наверное, этот рядом-мир не так уж на наш и похож. Я думаю, у нас все намного быстрее закончится. В следующем году хорошо бы…

– Да, хорошо бы. Вот жизнь тогда настанет замечательная, правда?

– Угу. Только нам ведь еще и свой бой надо выиграть.

Зоя помолчала несколько мгновений.

– Три часа – это ведь долго…, – сказала она снова шепотом. – Вдруг ничего у нас не выйдет?

– Все получится, – так же тихо откликнулся я. – Подумаешь, три часа.

– А если мы не сможем остановить Герберта, если он улетит без вас?

– Ну что же…, – я поцеловал ее в макушку. – Тогда мне придется пробраться в этот рядом-мир, и вызволить тебя из его лап. А потом показать ему, как нужно держать слово.

Она хихикнула.

– Дурачок…

Потом подняла голову и чмокнула меня в угол рта.

– Что, и в самом деле проберешься?

– Придется.

Я чувствовал, как бьется ее сердце, я не видел ничего, кроме ее глаз.

– Я люблю тебя, Зоя.

– Саша… Я тоже тебя люблю…

Я закрыл ее губы поцелуем.

Алмазы, рядом-мир, португальцы, корабль… да гори все синим пламенем!

Я самый счастливый человек в мире!

Владимир ВЕЙХШТЕЙН

22 декабря 1942 года, день

Последний бой – он самый трудный. Эта мысль сверлила мне мозги с тех пор, как наше ближайшее будущее окончательно определилось. Я старался не выставлять напоказ свои руки, чтобы никто лишний раз не увидел, как они дрожат. Мандраж овладел мной как следует: я даже иной раз с трудом мог справится с голосом. То и дело норовил пустить петуха. Другое дело, что остальные были возбуждены не меньше… ну, может быть, кроме Радченко и пары его самых опытных бойцов.