Царствование императора Николая II - Сергей Сергеевич Ольденбург

его благу, это душегубство, и он его не хочет». Поправка была отклонена – и только 34 депутата приложили затем к протоколу свое особое мнение.

После этого адрес был принят единогласно – несколько умеренных и правых удалилось, а небольшая группа с.-д. заявила, что она воздерживается. Но этими прениями была по существу предрешена дальнейшая судьба Первой Гос. думы.

Revue des deux Mondes с недоумением спрашивала по поводу требования новой политической амнистии: «А преступления? а грабежи? а убийства? Думе предложили высказаться против них – она этого не сделала». Если так писал французский умеренный журнал – легко себе представить, как должен был отнестись к этим требованиям государь, для которого убиваемые, «застреленные в переулке», были его верными слугами, жертвами долга.

Адрес Гос. думы содержал и требования, противоречившие основным законам, – ответственное перед Думой министерство, упразднение Гос. совета; в нем говорилось и про принудительное отчуждение земель; но решающее значение при его оценке имело это требование амнистии («безнаказанности убийц») при одновременном отказе осудить убийства даже на будущее.

Государь не замедлил выразить свое отношение. Он отказался принять президиум Думы, который должен был поднести ему адрес, и поручил И. Л. Горемыкину сообщить С. А. Муромцеву, чтобы тот препроводил адрес через министра двора.

На следующий же день, 5 мая, в «Правительственном Вестнике» начали печататься телеграммы на имя государя от правых организаций с резкими выпадами против Думы.

Наконец государь поручил Совету министров выработать декларацию с ответом на думский адрес. Государь считал желательным резкий и решительный ответ; И. Л. Горемыкин, по своему обыкновению, несколько «сгладил углы». В то же время было сочтено бесполезным вносить в Думу правительственные законопроекты, кроме тех случаев, когда этого определенно требовал закон (например, бюджетные ассигнования). Этим и объясняется, что первым законопроектом, внесенным в Гос. думу, было представление министерства народного просвещения о кредите на оранжерею и прачечную Юрьевского университета.

Дума была несколько смущена отказом в приеме президиума, хотя и признала, что «форма (передачи адреса) имеет бесконечно малое значение». На митингах социалисты отмечали со злорадством: «На пощечину кадеты отвечают молчанием».

Правительство, действовавшее во время Первой Думы, было, по мысли государя, кабинетом переходного времени. И. Л. Горемыкин был умный и глубоко лояльный чиновник, точно выполняющий инструкции государя. Среди других министров имелись старые сотрудники государя (В. Н. Коковцов, А. С. Стишинский, И. Г. Щегловитов, кн. А. А. Ширинский-Шихматов, занявший теперь пост обер-прокурора); было также и два «новых человека»: министр внутренних дел П. А. Столыпин и министр иностранных дел А. П. Извольский (бывший посланник в Дании). Выбор Горемыкина государь объяснял В. Н. Коковцову так: «Для меня главное то, что Горемыкин не пойдет за моей спиной ни на какие уступки во вред моей власти». Совершенно безосновательно Горемыкина (который был одних лет хотя бы с И. И. Петрункевичем) изображали дряхлым стариком; этому, может быть, способствовало то, что на заседаниях Гос. думы он едва ли не демонстративно дремал под гул речей.

Министерство выступило 13 мая с декларацией в Думе. Обещая «полное содействие при разработке всех вопросов, не выходящих за пределы прав Думы», Совет министров указал, что разрешение земельного вопроса на предположенных Думой основаниях «безусловно недопустимо». Насчет ответственного министерства и упразднения Гос. совета указывалось, что эти вопросы не могут ставиться по почину Гос. думы; что касается амнистии, то она относится к прерогативам монарха; но «Совет министров со своей стороны считает, что благу страны не отвечало бы, в настоящее смутное время, помилование преступников, участвовавших в убийствах, грабежах и насилиях».

Дума резко реагировала на эту декларацию; В. Д. Набоков закончил свою речь словами: «Мы должны заявить, что не допустим такого правительства, которое намеревается быть не исполнителем воли народного представительства, а критиком и отрицателем этой воли. Выход может быть только один: власть исполнительная да покорится власти законодательной!»

Дума приняла «формулу недоверия» (всеми голосами против 11). Министрам с этого дня стали кричать «в отставку!» при каждом их выступлении. Министерство, оставаясь на почве основных законов, никак не реагировало на этот «жест».

Борьба между Думой и правительством сосредоточилась вокруг земельной реформы и проблемы смертной казни (ставшей на очередь, когда выяснилось, что амнистии не будет).

Дума вносила запросы по поводу всех смертных приговоров, выносившихся тем или иным судом, и требовала приостановки их исполнения. Правительство, опираясь на статьи закона, указывало, что никакого правонарушения нет – а Дума имеет право надзора только за закономерностью действий власти. Дума внесла законопроект об отмене смертной казни; правительство воспользовалось своим правом потребовать месячный срок для определения своего отношения.

Вопрос о казнях и убийствах стал резко партийным: 14 мая в Севастополе на Соборной площади была брошена бомба, разорвавшая на куски восемь человек, в том числе двух детей, и переранившая несколько десятков (это было неудавшееся покушение на севастопольского коменданта ген. Неплюева). В Думе об этом заговорили – только для того, чтобы заступиться за бомбистов («уже созван военный суд… нам необходимо предотвратить пролитие крови»(!), говорил один депутат). А левая печать спокойно заявляла: «Когда остынут первые впечатления, и сами раненые, и близкие погибших поймут, что они явились жертвой случая, что не против них был направлен удар»[118].

При таком отношении к убийствам вопрос об отмене смертной казни утрачивал принципиальный гуманитарный характер и превращался – во всяком случае, в глазах государя – в попытку избавить преступников от последствий совершенных ими преступлений.

В земельном вопросе, особо волновавшем крестьян, к.-д. выдвинули проект принудительного отчуждения земель, сдаваемых в аренду, а в меру земельной нужды – также и остальных частновладельческих земель, превышающих «трудовую норму». В то же время трудовики предлагали отчуждение – и притом безвозмездное – всех частновладельческих земель. От правительства с обстоятельными речами выступили 19 мая главноуправляющий земледелием А. С. Стишинский и товарищ министра внутренних дел И. В. Гурко. Речь последнего, блестящая и по форме, и по содержанию, произвела на крестьян известное впечатление: Гурко указывал, что даже при отчуждении всех помещичьих земель получилась бы незначительная прирезка (около десятины на душу), тогда как исчезли бы сторонние заработки, и критиковал думские проекты, обращая внимание на то, что земельное «поравнение» может коснуться не только помещиков, но и более зажиточных крестьян. Думский специалист по аграрному вопросу М. Я. Герценштейн мог на это только ответить ссылками на аграрные волнения («или вам мало майской иллюминации, которая унесла в Саратовской губ. 150 усадеб?») и под конец заявил: «Народ разберет, где землею пахнет и где ее не дают». С большой и яркой речью против принудительного отчуждения и общинного владения выступил Н. Н. Львов, вышедший на этом вопросе из к.-д. партии.

Новым поводом для нападок на власть послужили события 1–2 июня в Белостоке. В