23 - Игорь Лесев

— Ты думаешь, это вилка? — я поднял перед его маленькими свиными глазками вилку, которой только что доел котлету. — Впрочем, такое животное, как ты, не в состоянии думать, но я попробую тебе как можно доходчивее все объяснить. Это не просто вилка, это твоя новая и последняя история. Заключается она в том, что эту вилку я воткну тебе в глаз и очень медленно начну наматывать на нее содержимое твоей тупой башки. Тебе будет больно, очень больно, ты даже будешь кричать и за всем этим наблюдать своим вторым глазом. А я достану твой глаз и заставлю тебя его съесть. Тебя тут же вырвет, и если хоть капля блевотины попадет на меня, вот тогда, маленький ссыкунчик, я очень сильно расстроюсь. Этой же вилкой я проткну твой живот, прямо через эту грязную рубашку, и достану весь твой кишечник наружу. А потом я приеду к твоей маме и расскажу ей, как долго ее сынок сдыхал без глаза и без кишечника. Мамочка будет рыдать, ей станет так грустно, а я ей скажу: «Не плачь. Ты родила животное. Оно должно было сдохнуть». И знаешь что? — Я достал из кармана удостоверение помощника народного депутата и раскрыл перед носом гопника. — Капитану уголовного розыска за это ничего не будет.

Теперь, собственно, и наступила кульминация. Я внимательно смотрел в лицо этого урода, но совершенно ничего не мог на нем прочитать — ни испуга, ни удивления. Или я говорил слишком долго, и он просто не успел все схватить, или… хрен его разберет. Теперь оставалось завершить монолог и ждать ответной реакции.

— Ты хочешь, чтобы это произошло прямо здесь?

— Ни.

Фух! У меня все отлегло, идиот таки купился.

— Если ты действительно хочешь, животное, чтобы было «ни», ты сейчас же извинишься, при этом очень убедительно, и тут же испаришься из этого генделя.

— Да я тилькы хотел поговарить. Выбачтэ, я… — гопник стал путать украинские и русские слова, вот теперь до него уже стало доходить все мною сказанное, и он начинал бояться.

— Пшло вон, — я процедил это несколько театрально, сквозь зубы, в стиле Глеба Жеглова, но сейчас уже проходили все понты. Гопник поднялся и неуверенно направился к своим товарищам, которые побоялись заступиться за своего дружбана.

— Туда! — я указал пальцем на выход.

Чмырь секунду помялся и вышел на улицу. Кругом все молчали и смотрели в мою сторону. На самом деле, по закону жанра, должен был выйти я, особенно учитывая, что тарелка у меня уже была пуста. Но тут, как назло, из кабака гуськом вышли и товарищи гопника. Выходить на улицу теперь было нежелательно, они хоть и идиоты, но могут начать задаваться вопросами, а чего это капитан уголовного розыска ходит по притонам ночью и ест котлеты с винегретом?

— Бутылку пива, пожалуйста, — я улыбнулся барменше.

В результате бутылка пива умножилась на пять, и я просидел еще полтора часа в кабаке. Девчонки за соседним столиком больше не ржали, а смотрели в мою сторону с неподдельным интересом и даже строили глазки. Их спутники были этим весьма недовольны, но связываться с «капитаном уголовного розыска» боялись. Барменша мне представилась Ирой и тоже строила глазки, постоянно виляя вокруг меня своим задом. А дальнобойщики, когда уходили, даже сказали мне «до свидания». В общем, мне стало здесь хорошо. Но надо было идти. Часы над барной стойкой показывали начало третьего ночи.

— Уже уходите? — барменша Ира догнала меня в самых дверях, хотя я уже расплатился.

— Да.

— А вам записку передали, — и девушка вручила мне свернутый пополам листок в клеточку.

— Хорошо, спасибо, — кто именно передал записку, я спрашивать не стал, посчитав, что это или девицы с соседнего столика, или кто-то из гопников, которых я отсюда прогнал, или сама Ира под видом записки пытается обратить на себя мое внимание. — До свидания.

— До свидания. Земля пухом.

Я остановился как вкопанный в дверях:

— Что вы сказали?

Ира улыбалась как ни в чем не бывало:

— Я сказала «до свидания».

— А потом?

— Больше ничего.

Вот сучка.

Я вышел из шалмана и побрел по центральной улице через весь город к дому Федченко. Людей уже не было совершенно, хотя обычно с пятницы на субботу молодняк бухает и шляется чуть ли не до утра. Переходя центральный перекресток, я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Слева виднелся угол моей родной пятиэтажки. Я перешел дорогу и, приблизившись к подъезду, стал смотреть на балкон кухни пятого этажа. Две недели назад мы сидели с мамой на кухне, ели картошку с отбивными, пили вино, и мама все время подгоняла меня, говоря, что мы опоздаем на автобус. Лучше бы я тогда опоздал. Я повернул обратно к перекрестку, но вдруг меня остановила секундная вспышка лампы. Кто-то зажег и тут же погасил свет на моей кухне! Мне стало страшно, это не могла сделать моя мама. Она часто встает ночью покурить, но никогда не зажигает свет, так как прекрасно ориентируется в квартире. И даже если бы ей нужен был свет, она бы не зажигала его на долю секунды. В доме был кто-то чужой.

Вернувшись к перекрестку, я пошел вдоль забора интерната в противоположную сторону города. До дома Федченко было еще минут двадцать ходьбы. Пройдя центральную площадь с памятником Ленину, кинотеатром и парком, я свернул к убогому частному сектору — здесь начинался самый бедный район Г.

Я шел по извилистым улочкам, где время от времени на меня лениво лаяли собаки, и чувствовал, что погода вновь стала портиться. Поднялся ветер, и пошел мелкий дождь. Действие алкоголя стало проходить, и я вновь стал ощущать простуду. Наконец появилось медучилище, за ним, на следующей улице, уже жили Федченки. Дойдя до их забора, я остановился и прислушался. Кругом была тишина, свет нигде не горел. Просунув руку в щель забора, я оттянул засов, и калитка сама со скрипом открылась. Прямо передо мной за бетонной дорожкой стояла летняя кухня, а слева дом. Я подошел к будке и тут услышал тявканье — внутри оказался крупный щенок, который пытался цапнуть меня за руку. Наличие пса меня озадачило. Щенок был еще маленький, и, если он здесь, значит, или мама Сани сейчас в доме, или каждый день приходит, чтобы его покормить. В любом случае следовало вести себя очень тихо, чтобы не разбудить ни ее, ни соседей.

Одной рукой я стал гладить щенка (он тут же завилял хвостом и принял меня в друзья), а второй нащупал ключ под потолком будки, который по-прежнему висел на том же месте.

Уже через минуту я очутился в летней кухне — сухой, с мягким старым диванчиком. Я закрылся изнутри, залез под старый плед и уже собираясь заснуть, как вспомнил про записку от барменши. Решив ее прочесть, я вылез из такой уютной постели, зашторил единственное в помещении окно и, включив свет, стал читать записку. «Дорогой В. У меня все хорошо. Я много читаю. Скоро меня примут в комсомол, а потом я поеду учиться и стану известной актрисой. Злобная А. сказала, что все тайны хранятся на кладбище, но я с ней не согласна. Я бы тайны хранила в библиотеке. Всего хорошего тебе, В.! Апрель 1969 г.».