Длань Одиночества - Николай Константинович Дитятин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ложь прыгнула на нее сзади. Теперь она была тощим рукастым образом, голова которого была обита полосами тонкого металла.
— Ты пришла похоронить его? — глухо спросила она. — Да?
Ирония наугад ткнула омтрием, но Ложь унеслась, коротко вскрикнув. Она принялась опрокидывать коконы. Уксус выплескивался на песок, широко растекался и злобно шипел. Ирония поняла, что ее пытаются запереть на островке безопасной земли. Она снова попыталась взлететь, но Ложь ждала именно этого. Песок осыпался с куска обсидиана, исписанного напутственными словами. Железноголовый образ метко швырнул его. С такой силой, что сущность Иронии всколыхнулась от удара.
Цепи почувствовали запретную вибрацию рядом. Тело образа врезалось в песок, едва не угодив в шипящий уксус. Лодыжку решительно обхватило что-то твердое, и потащило в сторону. Ирония попыталась вскочить, но цепь ревниво дернула в ответ на противодействие, и образ снова упал. Ложь атаковала. Он била расчетливо и жестоко. Уклоняясь от неловких ударов ножом. Старалась довести врага до изнеможения.
Песок, брызгающий из-под ног дерущихся, укрывал реликвии мертвых.
Ирония взмыла вверх, из последних сил. Цепь натянулась и с силой потащила ее назад. Образ, не сопротивляясь, использовал импульс и рассек грудь Лжи движением хоть и предсказуемым, но слишком быстрым.
Враг отступил.
Разгневанные путы распяли Иронию на песке. Они скрипели и чирикали, осуждая поведение пленницы. Образ все еще сжимал нож, но теперь он никому не служил. Ее попытки освободиться, были слабыми и затухающими.
Ирония замерла.
Ложь ползла, оставляя на белом песке жирный след чернеющей сущности.
— Ты пришла похоронить его, — прохрипела она, принимая форму Максиме.
Она дотянулась до ноги когда-то прекрасного юноши, который безмятежным взором глядел на плотное небо. Одиночество вышло из него аккуратно, оставив лишь трещину в груди.
— Но он похоронит тебя, — уже неслышные слова покинули Ложь вместе с концентрацией.
Юноша упал. Верхняя часть оболочки разбилась, и уксус хлынул, переливаясь по случайным руслам давних троп. Наполняя следы Лжи, которые она оставляла с умыслом. Он плавно скользил, подбираясь все ближе к Иронии. Та не могла видеть этого, но слышала шипение, спокойное и ровное. Оно просило помолчать.
Жалеть было не о чем. Ирония уберегла Надежду. Вырвала из рук предательницы зловещую игрушку. И спасла Аркаса.
Для одинокого усталого образа, она сделала даже слишком много.
Уксус осторожно коснулся ее пальцев.
Глава 13
Воздух трескался от жара. Он становился осязаемым и тянулся обжигающими нитями как сыр. Все вокруг плавилось, теряя очертания, и от этого находило спокойствие, как будто форма была чем-то злым, а индивидуальность — проклятием. Многомирье таяло, добавляя в первичный бульон мир за миром. Страту за стратой. Цвета смешивались в один. Фигуры кланялись и сходили в реку невыразительности. Черты стирались.
Обозревая свою личность, Аркас чувствовал себя виноватым. В то время, как мир обретал единение, человек оставался сложной и раздражающей композицией. Противоречие заключенное в любой человеческой натуре — мучило его. Противоречие между желанием оставаться собой и погрузится в безопасность толпы.
Стать единым.
Над ним возвышалась исполинская туша Геноцида. На раскрытой лапе чудовища стояла Максиме. Как всегда, ссутулившаяся влево, она опиралась на какой-то бугристый палаш. В ее руках он смотрелся как железнодорожный рельс. Он был даже выше хозяйки. Но Рука Одиночества очень крепко держала его за край неровной гарды.
— Максиме! — крикнул Аркас. — Что ты делаешь?
Женщина не шелохнулась. Она неотрывно смотрела на линию горизонта, что бурлила и вспучивалась, когда в нее падали оплавившиеся континенты. Стоны и грохот, налетевшие со всех сторон, запытали Аркаса, и он закричал вместе с ними, напрасно закрывая уши грязными ладонями.
* * *
Единорог был розовым.
Он ласково глядел на журналиста большим миндалевидным глазом. А потом наклонил аккуратную лошадиную голову и лизнул человека в щеку.
— Неужели? — Аркас закашлялся. — Я дождался.
Он повозился, тревожа раны. Его живучесть была просто удручающей, принимая во внимание происходящее. У меня было столько возможностей быстро умереть, — подумал он. Но каждый раз этот безумный мир снова встречает меня. Господи, сколько же гадких приключений я уже пережил. Похоже, мне это все-таки не мерещится. Слишком сложный и разнообразный меня окружает эпос, чтобы быть всего лишь моим бредом. Я действительно внутри иной реальности. И что с того? Готов ли я пожертвовать жизнью ради обоих миров? Нет. Я не могу. Я хочу жить. Я боюсь боли.
Сказочное существо, тем временем, принялось жевать хрустящий от грязи ворот кителя. Аркас чувствовал прикосновение мягких и теплых губ к своему затылку. Он попытался отмахнуться, но Единорог миролюбиво поцеловал его в ухо и снова принялся за вкусный соленый ворот.
Кисельные берега, что омывала река из жирных сливок, заросли пастилой. Луга и холмы, убранные шелковистой травой, кормили стада изумительных существ. Они использовали все оттенки цветового спектра, чтобы переиграть конкурентов. Смешно переговариваясь на бормочущих языках, игриво помахивая широкими хвостами, они пританцовывали в любовных ритуалах. Улыбчивое солнце нежно трепало их шерсть и перья теплыми лучами. Никас буквально видел, как тянутся к ним горячие ладошки светила, гладят, щекочут и…
— Какого дьявола, — пробормотал человек и тут же шаловливый солнечный лучик ущипнул его за правый сосок. — А ну, руки прочь от меня!
Единорог не дал ему подняться, крепко удерживая за ворот. Он чувственно всхрапнул, скабрезно намекая Никасу, чтоб тот расслабился и получал удовольствие.
— Но я не хочу!
Солнечный луч опустился чуть ниже, согревая область живота. Второй пролез в штаны. Аркас протестующее каркнул, но уже не пытался высвободиться. Теперь его держали не только за ворот, так что это могло быть опасно. Солнышко перевело на него похотливый взгляд. Температура в штанах начала подниматься.
Аркас тяжело задышал.
— Все еще не хочешь? — негромко спросило Солнышко.
— Мы ведь даже не знакомы, — простонал Аркас.
Солнышко назвалось.
— Я наблюдаю за этой стратой очень давно, — говорило оно пульсирующим баритоном. — Когда-то она была стерильной, хоть и спокойной. Здесь красота цвела ради красоты. Она никого не трогала, и к ней никто не прикасался. А потом все инфицировал маркетинг. Ты знаешь, что такое агрессивная красота?
Аркас издал какой-то звук, который, вполне возможно, не был ответом.
— Это красота, которая охотиться на твое восприятие, — продолжало Солнышко. — Злая и беспощадная, возведенная в
