Дневники - Неизвестно

Лесничество: 600 тыс. га леса. Вот и понаблюдай за ним! Да и зачем. Что ты можешь (их четверо, лесников) сделать?

Все жалуются, что нет карабинов, [нрзб.] утверждает, что есть у каждого. Уходит с обыкновенным дробовиком, а в тайге меняет стволы. Плохо с патронами:

— Самим делать трудно. Наконец поймал.

— Ух, ты!

Мы — в протоке. Против нас — остров, огромная [нрзб.] с купой берез внутри. Может быть, там жили старожилы? По ту сторону ручья за березами с ослепительно белыми стволами и

431

нежной зеленой кроной, особенно нежной на фоне сосен,— вижу квадрат зелени — может быть, там стояло два-три двора,— а от них кладбище?

На западе тучи. 5 часов вечера. По-видимому, опять будет дождь. Жарко. Мошкара. Японская сетка помогает, но они набиваются снаружи, а пропитать ее [нрзб.], вряд ли удастся: нейлон не примет.

Я прочел неправильно. Было на голубце написано — “Б[нрзб.] Новач”.

Я устал. Дул холодный ветер на реке. Я пытался согреться греблей, но это мало помогало.

Прошли порог и подпорожек “Сестры”. Порог мы обогнули, впрочем не доезжая порога, сели на камень,— легко и мягко, словно на подушку, и так же легко снялись. По берегам порога много шестов, которыми плотовщики управляются со своими миниатюрными плотами, мы встретили два-три таких плота, не то брошенных, не то унесенных рекой. На этой реке нет ни заводей, ни бивших [нрзб.], встречается только несколько островов, небольших, в четверть километра, возле которых река раздваивается,— и это все ее капризы. Она извилиста, течет в [нрзб.], в ее течении есть строгость, суровость, в половодье,— небольшое, впрочем, как сейчас,— величавая.

Черемуха, объеденная медведями. Гоше мерещатся всюду медведи, и он делает вид, что их не боится.

Косцы. Балаган. Скот с села Шинки. Пастухи или работают, или собирают черемуху.

— Сколько скота? Он кричит точно:

— 249 голов! Вы — откуда, кто?

— Писатели.

— Так, так...

Он не успел сказать нам, что он думал. Река пронесла нас.

Мы остановились у ручья, за каскадом.

В 8 часов вечера — дождь.

24 авг[уста].

4.30 дня. Дождь как начал вчера, так и льет, не переставая. Летит за почерневшими стволами деревьев туман, ветра нет; к счастью, не очень холодно. В дожде этом есть даже и привлека-

432

тельное, не говоря об изменении пейзажа, все ходят насупленные, мокрые, высушиться негде — мешает дождь, даже большой костер не помогает. У соседей в их палатке мокро — пробил дождь, наша палатка — польская, хорошо выносит непогоду.

Варим кашу. Неподалеку стоит кедр с высохшими ветвями — варим кашу с их помощью. Рыба по-прежнему не клюет.

Говорят, до устья Меньзы осталось не больше 40 километров, и один порог.

— Рассказывали, что на реке возле Антата, километрах в 40 выше, во время войны скрывался дезертир. Он был так страшно напуган медведями, что обрадовался, когда его арестовали, и особенно, когда не расстреляли, а отправили в штрафную роту. Там он проявил чудеса храбрости, получил два ордена и когда вернулся в Читинскую область, написал в анкете, что жил некоторое время в тайге, его направили в Алтай, он так испугался, что получил инфаркт и увольнение со службы — по болезни. Не спорю, может быть, все это сказка.

О лекции по международному положению. Бабы испугались двух лекторов, приехавших на лодке, и одна из них побежала к Агафону Герасимовичу, [нрзб.] насмотревшемуся шпионских фильмов. Он кинулся ловить шпионов, но они, тоже напугавшись, усердно гребя, скрылись. Старик все твердит про “Опасны тропы” и смотрит на вас широко открытыми, но плохо видевшими глазами.

— На охоту не хожу, разве на белочку. Белочку еще [нрзб.].

Шпиономания, как видите, проникла глубоко, даже в тайгу. Каждый встречный смотрит на вас если не испуганно, то крайне пытливо.

— Как,— спрашиваю у семейских,— отличен вам говор?

— Очень.

— Но — понятно?

— Понятно,— отвечают они.

Разводим мокрыми дровами костер. Проплывает лодка. Нам не хочется мокнуть,— и мы решаем ночевать.

А дождь льет и льет.

Каково-то охотникам в такой дождь в тайге, в шалаше с мокрыми собаками?

Что-то просветлело. И капли бьют в палатку реже.

Неужели, просвет?

433

25 авг[уста].

Действительно, к 10 утра дождь кончился и мы поплыли, перед отправлением я пошел к ручью, шел, скользко, по мокрому бревну и на том берегу увидал гадюку. Я присмотрелся, чтоб не убить ужа, ударил, гадюка завертелась, я свалился в ручей, среди мокрых и мшистых камней.

Кое-как высушились и отправились дальше.

— Где порог?

— Никакого порога нет. Там [нрзб.], но вы объедете слева,— ответили косцы, смолившие лодку.

Проехали драгу, сгоревшую, остатки переправы, два-три домика у берега,— это и есть Дражнаг, рабочий поселок, где [нрзб.] обещал отметку нашим командировкам.

Остановились у скалы, с которой видно слияние Хилка и Меньзы, образующих Чикой. Здесь, б[ыть] м[ожет], у нас завтра будет дневка.

Вечер.

1. Гоша ловит на хариуса, которых ему любезно ловит Гамов, очевидно веря ему.

26 авг[уста].

Стреляют в скалах — это Никонов, забравшийся на вершину, спускает вниз камни. Вчера мы занимались с ним тем же. Один камень, разлетевшись, ударил в дерево с такой силой, что от удара с дерева свалилась вершина. Ночью, кажется, этим же делом занимался вверху медведь. Летели камни.

Я набрал черемухи и сварил что-то вроде сиропа: красно-малиновый. Гоша с приятелем ушли — “медвежничать”, они “тай-мельничают”, ставят переметы, поставили найденную морду — рыбы нет, и мы питаемся разными кашами и заплесневелым хлебом. Целый день лил мелкий дождь и остановился только к 4 часам дня. Солнце так и не выглядывало. Спутники стреляли в цель; плыть нельзя — сыро. Стог сена, огороженный жердями, камни, кусты черемухи, поплескивает река, которая вчера была совсем безмолвна. Очень сильно прибыла вода — наверное, с верховьев. Возле нас — крошечный затончик, и туда набилась масса плавника. Долго изучали руководство по рыбной ловле, сделали так, как там написано, но и это не помогло.

Дни недели спутали, но сегодня, судя по радио, воскресенье.

434

Завтра поплывем, несмотря на дождь. Опять стало накрапывать. По-своему и это хорошо.

Надо описать “Мелодию реки” — как она поет у верховьев, как меняет голоса, смотря по состоянию воды, и что такое ее голос. Легенда? От рыбака слышанная. За день не прошло ни одной лодки, ни одного плота. Очень ярко горит святая лиственница.

27 авг[уста].

Под скалами, по южному склону, пониже нескольких сосен, растут четыре ильма, деревья, довольно редкие в Забайкалье. С утра светло, хотя тучи и прикрывают солнце. Река еще поднялась и затопила прибрежные ивы и березки; вода мутная, и река очень говорлива. У нас — последний день плавания, завтра, наверное, машина,— и выступления. Складываемся. 12 часов дня. Вчера вечером жарили рыжики и ели. Чирикают птички, стрекочут кузнечики. Кроме воронов,— никакой дичи. Скидываем камни, жжем огромный костер, я притащил кору огромной березы.

Выплыли к слиянию Меньзы и Хилка, мимо драга, остатков переправы. Разведчики не нашли золота, “так, разве под камнями”. Встретилась моторная лодка. Затем — реки слились, и мы поплыли мимо островов, где бабы сбирали черемуху.

Село Шинки. Телефон. Два молодых рабочих из геологической партии с котомками идут на Гремячий Ручей.

Дождь. Скалы. Утки. Село — Большая Речка, тарахтит грузовик, воды все больше и больше; и мы подплываем к деревушке, утопающей в грязи, куда к нам приходит машина. Дорога ночью.

28 авг[уста]. Котуй, село.

Вчера — у кладовщика. 9 детей и на руке нет пальцев. “Пулю выбивали из лесины, стреляли так, чтоб пуля не шла мимо, а — в лесину”. Дом сделал сам.

Кедровники.— “Орешник”, орехов, вроде какао, только горчит. Бьют по этому пятну и бьют. Огораживают кедровники. Мальчик, которого утащил таймень: мальчик обмотал леску вокруг руки. Начальник отдела культуры тоже сам себе сколотил дом. Ездил из города в город, вернулся сюда: “Жара хуже, чем

435

холод”. Коврик перед коридором, наверное, во всем районе один? В кабинете у секретаря, как всюду, только за окном кричат куры и хрюкают свиньи. Медведи как общественное бедствие! Лесов сотни тысяч га, а убирать некогда: лето короткое. Нынче нет кедра и медведь зол.

Почта. Библиотека. Книжный магазин. Базар.— Столовая.

29 авг[уста].

Поедем в старинное село за 90 километров. Гостиница.

— Селу двести лет, а дальше никто не помнит,— говорит седой с черной бородой Соболев, Игнат Яковлевич, 80 лет, родившийся здесь. Половина из староверов, половина из хохлов. Закаленные шибко староверы. Семья была человек десять: четыре десятины на душу, пахали сошком-дорожком, сохами,— смеется, счастье-то машинами. Раньше считалось до девятисот домохозяев, сейчас — больше. Больше стало народу. Стали жить лучше: хлеб получишь, купишь. Я сам был столяр. Сын — работает в лесопром. совхозе, девка — в годах, ей 35, работает прачкой, сын завербовался в Якутию: вот и вся семья. Старухи давно нет. Пенсия 31 рубль, хватает. Читу брали с двух сторон, мы с запада, Семенов — слыхали? Палач, отодвинули к Монголии. Вот, вопрос!