Рисунки На Крови - Поппи Брайт

— Конечно, Зах-ах-ария.

Эвангелина назвала Заха в честь своего прадедушки. Джо, который ненавидел это имя, всегда произносил его вот именно так, издевательски выгнув губу.

— Мы можем поговорить. О чем ты хочешь поговорить?

— Да о чем угодно. — Зах никогда не смел говорить отцу таких вещей. Если он не скажет их сейчас, ему никогда этого не сделать. — Скажи мне, почему ты меня так ненавидишь? Скажи,

почему у меня на. спине шрамы от ремня, которые не сошли и за пять лет? Скажи мне, как вышло, что я ушел из дому и сумел зарабатывать на жизнь в четырнадцать, а ты не мог даже разобраться с собственной чертовой жизнью в тридцать три?!

Зах напрягся в ожидании пощечины. Но Джо только улыбнулся. И от этой улыбки глаза его стали блестящими, как бриллианты, и такими же опасными.

— Ты все это хочешь знать? Так погляди вот на это.

Запустив свободную руку в карман рубашки, Джо вытащил оттуда использованный презерватив. Держа его за ободок большим и указательным пальцами, как будто собственное семя вызывало у него отвращение, он ткнул презерватив в лицо Заху. В нижнем резервуарном конце презерватива была трещина, и, поблескивая в пурпурном свете, с него свисала длинная тонкая нить.

Семейное наследие Босхов.

— Вот почему я тебя ненавижу, — снова улыбнулся Джо. — Я тогда хотел ребенка не больше, чем хочешь его сейчас ты. Я мог бы сделать из своей жизни все что угодно. Твоя мать не хотела тебя потому, что боялась беременности и была слишком ленива, чтобы разобраться с тобой, как только ты в ней завелся. Но у меня было будущее, и ты его прикончил.

— ЧУШЬ! — Зах почувствовал, как к лицу его приливает кровь, а глаза горят гневом. — Это самая большая глупость, какую я когда-либо слышал. Я — просто оправдание того, что ты неудачник. Никто не заставлял тебя…

Джо заткнул резинку меж губами Заха и глубоко ему в горло. Комок прополз по его языку, гадко скрипнул о зубы. Зах был так поражен, что едва не затянул его вместе с воздухом в глотку. На мгновение пальцы отца завозились у него на языке — жесткие и грязные; потом они исчезли, и осталось лишь мерзкое ощущение резинки с привкусом латекса и дохлой рыбы.

Зах почувствовал, как по горлу у него поднимается тошнота. Отвернув лицо прочь от руки Джо, он выплюнул резинку па тротуар, где она осталась лежать в лужице слюны, как кусочек отрезанной кожи. Вкус спермы Джо еще наполнял его рот — сера, и соль, и умертвленные мечты.

— Глотай, — приказал Джо. — Это мог быть и ты.

Заху казалось, что его сознание уносится куда-то в небеса, что к реальности его прикрепляет лишь тонкая узда ужаса.

— Этого не происходит, — пробормотал он. — Ты не реален.

— Вот как? — вопросил Джо. — Тогда, думаю, будет не больно.

Он занес правую руку. Зах заметил блеск массивного золотого кольца за мгновение до того, как кулак врезался ему в лицо.

Боль была такая, словно у него в голове взорвалось солнце, проколов лучами мозг. Зах вдохнул паводок крови, увидел за веками внезапную вспышку цвета электрик. Он как-то читал, что, когда видишь такой цвет, это значит, что твой мозг только что шарахнуло о внутреннюю стенку черепа.

Джо ударил его снова, и губы мокро размазались по зубам, мягкая кожа треснула, пошла клочьями. По сравнению с этим хук Тревора показался ему шлепком любовника. Джо отпустил его руку, и Зах рухнул на тротуар. Он не мог открыть глаза, хотя их жгли жаркие слезы. Он свернулся, как эмбрион, закрыл руками голову. Его отец кричал на него почти со всхлипом:

— Умник нашелся! Чертово ОТРОДЬЕ! Всегда думал, что ты умней меня. ТЫ И ЭТА шлюха со своими смазливыми рожами. Посмотрим, какой смазливенький, ты ТЕПЕРЬ будешь? Какой ты будешь умненький, если ВТОПТАТЬ В ТРОТУАР твои чертовы МОЗГИ?

Ботинок Джо врезался в основание позвоночника Заха, послав вверх по телу жаркую волну боли. Он меня убьет, думал Зах. Он забьет меня насмерть прямо посреди улицы. Интересно, мое тело в том доме тоже умрет? И что, Тревор проснется радом со мной, увидит, что череп у меня раскроен, и решит, что это — его рук дело?

Эта мысль была невыносима. Зах перекатился, увидел, как поднимается сапог, чтобы ударить его снова, схватил отца за колено и с силой рванул. В это мгновение Зах знал, что, если Джо сейчас упадет, больше он уже не встанет. Если хватит сил, Зах его просто убьет — бутылкой или куском кирпича, если таковой найдется, или даже просто голыми руками, если под руку ничего не попадется. К чертям, не давать сдачи — все ставки отозваны.

Но Джо не повалился. Заху удалось лишить его равновесия, и он споткнулся, но оправился и с оглушительным воплем ярости врезал носком сапога в плечо Заху. Мускулы немедленно сжались в визжащий узел агонии. Ну вот и все, сквозь боль думал Зах. Это был мой шанс, и я его провалил, вот теперь будет только хуже. Он уже чувствовал вкус грязного каблука, разбившего ему рот, раскалывающиеся зубы, кровь, хлещущую ему на язык.

Но вместо того чтобы со всего маху наступить ему на лицо, Джо нагнулся, схватил Заха за руку и рывком поднял, всем своим видом демонстрируя, что не постесняется вырвать ее из сустава, если Зах вздумает сопротивляться.

— Ты достаточно ловок, чтобы забираться туда, куда тебя не звали. Но недостаточно умен, чтобы понять, когда ты нежеланный гость, — прошипел он в лицо Заху. Изо рта Джо несло мятными таблетками и дрянным джином. — Ты влез не в свое дело, и я тебя остановлю. Не противься мне, иначе я выколю тебе глаз. Клянусь, выколю.

Зах ему поверил. Он вспомнил, как однажды, незадолго до того, как он раз и навсегда ушел из дому, Джо швырнул его о стену и держал зажженную сигарету в каком-то дюйме от его правого глаза, угрожая прижечь его, если Зах мигнет. Эвангелина вырвала сигарету, получила пощечину, сбившую ее с ног, а потом на все корки честила сына за то, что он спровоцировал отца каким-то ехидным замечанием. Позднее Зах заметил, что ресницы у него опалены.

Джо вытащил оружие бедняка, которое всегда носил при себе, выходя на улицы Нового Орлеана: вязаный носок, наполовину набитый монетками в одно пении. Черная шерсть была жесткой от засохшей крови. Он задумчиво похлопал носком по раскрытой ладони, потом усмехнулся и занес его над головой, набирая воздух для удара.

Тревор, безмолвно пообещал Зах, если я тебя снова увижу — нет, КОГДА я тебя снова увижу, я увезу тебя на самый чистый, самый белый, самый синий, самый теплый пляж, какой только существует на свете, и куплю тебе любую бумагу, любые чернила, какие захочешь, и мы сохраним здравый смысл настолько, насколько сами того захотим, и будем любить друг друга, пока живы. Мы отпустим наше прошлое и начнем сами творить свое будущее.