Экранные поцелуи - Труди Пактер

— Почему?

— Чтобы ответить на этот вопрос, надо знать Клаудиу. — Он приподнялся на подушке, закурил сигарету. — Знаешь, она ведь вышла за меня замуж не потому, что любила, а потому, что хотела мною владеть. Как платьем от Диора или виллой с бассейном. Только мною она хотела обладать еще больше, чем остальными вещами. Я был ее главным приобретением. Но я об этом не знал, пока не прожил с ней некоторое время.

— И как же ты об этом узнал?

— Постепенно понял. Ее выдавали всякие мелочи. Через какое-то время я заметил, что сам по себе не очень ее интересую. Нет, она, конечно, меня слушала. Но не воспринимала. Ее голова постоянно занята лишь одним — Клаудией Грэхэм. Как Клаудиа Грэхэм выглядит, что она чувствует, чего ей хочется. А я лишь зритель на спектакле, который никогда не кончается. Пока я оставался на заднем плане, все шло хорошо. Но как только начинал высказывать свои собственные мысли или пожелания, которые шли вразрез с ее желаниями, она тут же вскидывалась.

— Да, я слышала, у вас иногда едва до драки не доходило.

Он потер рукой щеку.

— Это еще что. Могу себе представить, какую сцену она закатит сегодня, когда я скажу, что решил уйти. Но меня это не волнует. Если бы я думал, что разбиваю ее сердце, тогда, конечно, другое дело. Но это лишь удар по ее тщеславию. Очень скоро она найдет себе другого мужа. Как всегда.

Он встал, заказал завтрак на двоих, потом пошел под душ.

— Тебе когда нужно выезжать отсюда?

— Во второй половине дня. А что?

— Я вернусь до твоего отъезда. Жди меня.

Рэчел улыбнулась:

— Конечно, я буду тебя ждать. А что ты собираешься делать?

— Как что?! Поехать домой и упаковать вещи. Что же еще?

После его ухода Рэчел долго стояла у двери. Потом медленно принялась укладывать вещи в чемодан.

Где же они будут жить — здесь или в Нью-Йорке? Внезапно Рэчел поняла, что ей надо решать, возвращаться ли в театр. Но в тот же момент поняла и другое: она больше не вольна принимать такие решения. Если вернется к Бобу, станет его женой, с карьерой актрисы покончено.

Она вспомнила его лицо, когда он в первый раз услышал о том, что она решила уехать. Каким суровым оно стало, каким непримиримым. «Я не хочу делить тебя с теми, кто платит за билеты, — говорил он тогда. — Я не собираюсь стоять в одной очереди ни со зрителями, ни с агентами, ни с адвокатами».

О Господи! Зрители, те, кто платит за билеты, — они же часть ее самой. Часть ее жизни, смысл ее жизни… Без театра она конченый человек.

Внезапно вернулись вся боль, все одиночество, которые, как ей казалось, остались позади. Итак, все совсем не так просто. Что бы ни говорили их тела, не могут они опять начать сначала, с того же момента, на котором расстались.

Интересно, почему они вчера ночью ни словом не упомянули о театре? Рэчел печально улыбнулась. Не хватало снова поссориться из-за театра.

Ничего не получится. Клаудиа Грэхэм тогда просто подвернулась под руку. Но разлучила их не Клаудиа, а театр. Профессия Рэчел.

Как в тумане, она закончила упаковывать вещи. Потом позвонила в аэропорт и заказала билет на более ранний рейс. Взглянула на часы. Половина двенадцатого. Если поторопиться, можно выехать из отеля еще до полудня. И покинуть город до возвращения Боба.

Она прошла в гостиную. Подошла к письменному столу, порылась в ящиках, нашла лист бумаги и конверт. Села писать.

«Дорогой Боб, к тому времени, как ты это прочтешь, я уже буду на пути в Нью-Йорк. Не пытайся меня догнать, в этом нет смысла. Я давно уже поняла, что без сцены жить не могу. Значит, надо научиться жить без тебя. После вчерашней ночи этобудет нелегко. Постарайся не испытывать ко мне ненависти. Люблю тебя.

Рэчел».

Рэчел запечатала конверт, надписала имя. Когда он приедет в отель и спросит о ней, ему передадут письмо. Она представила себе его лицо в этот момент и ощутила всю его боль. Она ведь так хорошо его знала. «Любовь», — с горечью подумала она… Не заслужила она этого.

В самолете Рэчел охватили воспоминания. Она снова была на прослушивании в «Спотлайт». За окном, в переулке Святого Мартина, зажигались огни театров. Ей было двадцать восемь, она ждала своего счастливого случая.

Рэчел вспоминала Джереми Пауэрса, Десмонда Френча, Дэна Кейзера, других людей, от которых зависела ее судьба. Как же она всегда была беззащитна перед ними, как старалась угодить. Готова была на все, чтобы только продвинуться. Почти на все. Все-таки Джереми Пауэрсу она не уступила и теперь гордилась этим. И вообще… все, чего она добилась, она добилась сама, своими силами, не шла ни на какие компромиссы.

Рука инстинктивно потянулась к носу, ощутила его прямизну, до сих пор еще не совсем привычную. А это можно считать компромиссом? Нет, решила Рэчел. Пластическая операция вносит лишь поверхностные изменения.

Только что полученный «Оскар» лежал на дне чемодана. Рэчел вспомнилось острое чувство триумфа в момент вручения награды. Вот для чего она шла на все неприятности и лишения. Вот ради чего мирилась с промозглыми театрами и обшарпанными гостиницами. Если сейчас выйти замуж за Боба и пожертвовать своей профессией, тогда, значит, все это было впустую? Тогда, выходит, вся ее жизнь не имела смысла.

Всю дорогу до Нью-Йорка Рэчел убеждала себя в правильности того, что делает. И, тем не менее, когда самолет приземлился в аэропорту Кеннеди, сомнения не перестали мучить ее. Если все это к лучшему, если разлука необходима, тогда почему же ей сейчас так больно?

В театр она пришла с головной болью. По дороге попала в пробку, и это в сочетании с длительным перелетом окончательно выбило ее из колеи. Она вызвала костюмершу и попросила принести горячего чая и аспирина. Сейчас надо во что бы то ни стало сосредоточиться на роли. А вот после спектакля она наверняка «выпадет в осадок».

Рэчел начала механически наносить на лицо кольдкрем. Стерла всю косметику. Теперь лицо стало чистым листом бумаги, на котором можно нарисовать все что угодно. Она рисовала Лили. Кожа у Лили бледнее ее собственной, лицо тоньше, нос длиннее, глаза глубже посажены и окружены темными тенями. Рэчел ловко работала с палитрой красок — темной, красной и несколькими оттенками телесной. Потом она припудрила свое новое лицо. Губы пока не тронула. Это потом, в последнюю очередь, после чая и сигареты.

Она подошла к шкафу. Костюмерша последовала за ней. Однако в ее помощи Рэчел не нуждалась. Достала из шкафа поношенный жакет и длинную плиссированную юбку под цвет. Долго рассматривала вещи. Казалось, сам покрой костюма говорил о военном времени, о лишениях, о голоде и продовольственных карточках. Рэчел надела его и сразу почувствовала себя бедной, голодной и озябшей. Обернулась к зеркалу. Теперь она почти полностью перевоплотилась в Лили. Почти. Оставались лишь волосы. Она собрала их назад в плоский пучок, заколола шпильками, надела парик.