Свет вечный - Анджей Сапковский

Перед строй выехал Бедржих из Стражницы. Уже не только осанкой и голосом он имитировал Прокопа, но даже одевался, как Прокоп, в характерный колпак, бригантину и плащ с волчьим воротником. Как Прокоп он остановил коня, как Прокоп поднял руку.

– Божьи воины! – громко закричал он, в точности, как Прокоп. – Правоверные славяне! Вот пред вами вотчина недруга Бога и истинной веры! Вот пред вами земля вашего врага, врага непримиримого и жестокого, на руках которого не высохла кровь верных и набожных! Который вёл против нас орды крестоносцев, чтоб уничтожить правду Бога! Вот пришло время мести! Месть, месть врагу! Господь есть Бог мщения, когда говорит: «И посещу Вила[344] в Вавилоне, и исторгну из уст его проглоченное им!»[345] Так пусть же этот Вавилон превратится в руины, в жилище шакалов, место ужаса! Пусть станет необитаемым, пусть высохнет море его, истощится источник его! Говорит Господь: «Поведу их на заклание, как ягнят, как баранов вместе с козлами!» На заклание! На заклание и уничтожение! Тогда вперед! Исполняйте волю Бога и воплощайте в жизнь Слово Его! Вперед! Вперед, в бой!

Бряцающий железом, ощетинившись остриями, колонной длинною более мили, насчитывающий тысячу триста конных, одиннадцать тысяч пехоты и четыреста возов, рейд вошел в козельский край.

Как на громкие заявления и горячий пыл, армия делала очень немного. Полевое войско Табора, способное преодолевать на марше восемь миль в сутки, по землям козельским ползло, как черепаха, к удаленному всего на четыре мили Козле дошло только тридцатого марта. Разъезды, которые высылались по пути, палили и грабили села и небольшие города.

Козле первонаперво угостили пятидесятифунтовым камнем из опольской бомбарды, весьма точно угодив прямехонько в крышу над нефом приходской церкви. Этого было достаточно, чтобы город сдался и был немедленно аннексирован Больком Волошеком. Из-за этого военачальники поссорились, потому что на Козле, как оказалось, претендовал также Корыбутович. Спор разрешили, разделив между собой выкуп, который заплатили жители Козле. В рамках договоренностей Волошек вместе с Корыбутовичем предприняли совместную акцию: тронулись с отрядом на север, на Краковице, Отмент и Обровец. Те замки и земли принадлежали князю Бернарду, дяде Волошека. Набег, как выразился молодой гуситский князь, должен был напугать старого хрыча и показать, кто действительно правит Опольщиной.

Тем временем Пардус и Пухала продолжали грабить имения князя Конрада, уничтожали их огнем и мечом. Не все. Штаб Кромешина под Козле превратился во что-то наподобие конторы, к которой ежедневно выстраивалась очередь просителей. Рыцари, мещане, священники, монахи, мельники и мужики, что побогаче прибывали, чтобы заплатить. Кто заплатил, тот спасал свое имущество и пожитки от огня. Кромешин торговался, как старый ростовщик, а его сундуки трещали от налички.

Рейневан был не единственным, кто смотрел на это с отвращением.

Во вторник после воскресенья Judica к рейду неожиданно присоединились поляки – насчитывающий две сотни коней отряд добровольцев из Малопольши. По дороге они прошли через цешинское княжество, паля, грабя и разворовывая. Цешинский князь Болеслав, до недавних пор сохранявший благоразумный нейтралитет, на старость сглупил, дал себя задурить обещаниями Люксембуржца и объявил гуситам войну. Вот и имел войну, он и его край.

Малополян, в основном мелкопоместных шляхтичей, не афиширующих себя гербами, вёл одетый в полные латы рыцарь с худой физиономией и неподвижными глазами убийцы. Представившись Кромешину Ринардом Юршой, он вручил ему письма. Кромешин прочел, его лицо просияло.

– От пана Пётра Шафранца, – сообщил он Пухале и Крыбуту. – Пишет, что он собрал полк вооруженных в Бенджине. И что регулярные польские отряды стоят наготове. Только не пишет, когда подойдут… Ваша милость Юрша! Не передал ли пан подкоморий какого-нибудь устного послания?

– Нет. Только письма дал.

Малополяне проходили рядом строем. И с песней.

Кабы я имелакрылья, как у пташкиЯ бы полетелав Силезию к Яшке…

– Что это, – разнервничался Пухала, – за дурацкая песня? Слезливая, курва, как на очепинах.[346] Что это такое?

– Пан краковский подкоморий, – прищурил глаза Ринард Юрша, – приказал петь. Вроде для пропаганды. Вроде Верхняя Силезия. Что вроде мы на исторические земли возвращаемся и к колыбели.

– К колыбели, к колыбели, – проворчал недовольно Добко. – Ладно уж. Но если что, то пойте «Богородицу».[347]

Вместе с малополянами прибыли два воза. Один был нагружен добычей, второй вез раненных. Отвратительно порубленных. Двое умерли сразу по прибытии, двое других боролись за жизнь, состояние остальных четверых тоже было тяжелым. У Рейневана и фельдшеров работы было по зарез. Раненые были из отряда Шарлея.

– Что ж, – развел руками Бедржих из Стражницы, – если ты настаиваешь, не буду тебя задерживать. Не хотелось бы видеть тебя подвергающим себя риску в далеких походах, но что ж, понимаю, ты хочешь встретиться с другом. Есть даже подходящая оказия, я высылаю Шарлею пополнение, потому что эти из Пшчины так его потрепали, что они едва вырвались вшестером. Едучи вместе, ты не заблудишься и будешь в большей безопасности. Оно даже хорошо складывается, потому что…

– Потому что?

– С вами поедет, – Бедржих понизил голос, – кое-кто еще. Одна особа. Это дело секретное, я запрещаю тебе кому-нибудь о нем говорить. А хорошо складывается то, что эту особу ты знаешь.

– Знаю?

– Знаешь. Я как раз жду… А, вот и он.

Увидев, кто входит в квартиру, Рейневан онемел.

Служащий компании Фуггеров снял и отдал прислуге плащ с парчовой вышивкой, укрывающий, как оказалось, костюм вовсе не военный, хотя для служащего привычный. Приталенный вамс из черного бархата достигал бедер, затянутых в голубокрасные miparti с подбрюшьем, стильно прикрытым клином, который был сильно набит ватой и преувеличенно подчеркивал мужское достоинство. Такой клин, модная новинка, назывался на французский манер braguette. Высмеиваемая степенными людьми braguette была вершиной шика среди модников и щеголей.

– Здравствуй, – служащий приветствовал Рейневана поклоном. – Расспрашивал меня о тебе каноник Отто Беесс. Я рад, что смогу его успокоить и заверить в твоем добром здравии.

– Буду признателен.

– Как и том, что горе не сломило тебя. Ведь не сломило?

– Как-то держусь.

– Рад слышать, – служащий поправил манжет. – Что ж, дорога перед нами дальняя, нам нужно, как я слышал, куда-то аж под Уязд, и стоило бы успеть туда до заката. Предлагаю трогаться, Рейнмар. Если ты готов.

– Я готов, – Реневан встал. – Прощай, Бедржих.

– Что значит, – нахмурил брови проповедник, – прощай?

– Я хотел сказать «бывай».

– Рейневан?

– Это я.

– Хм. Вот это совпадение. Я как раз о тебе думал.

У Шарлея вид был воинственный и лихой. На кожаном кафтане он носил кольчужный панцырь, так называемую «пелеринку епископа», на груди железный colnerium,[348] оба его предплечья защищали мышки, то есть зарукавники. На левом боку у него был фальшьон, на правом – стилет, за широким поясом – шестиперая булава. Он не брился уже несколько дней; когда обнимал Рейневана, его щека кололась, как еж.

– Я думал о тебе, – он отодвинул Рейневана на длину рук. – А знаешь, что думал? Что, вне всякого сомнения, ты окажешься идиотом. Что чуть оправившись от болезни, ты оставишь тихую и спокойную аптеку «Под архангелом», в которой я тебя оставил. Что, как последний дурак, усядешься на коня и приедешь сюда. Когда ты вообще встал с постели?

– Через неделю после Масленицы.

– Ты еще считаешься выздоравливающим. Тебе бы отдыхать, спокойно набираться сил, а не на войну. На войну, на которой ты в своем состоянии пропащий, как пердёж на ветру. Ты еще не пришел в себя, парень. Смерть Ютты тебя едва не убила, смерть Самсона едва не добила. Мне тоже было нелегко, хоть у меня кожа потолще. Но ты… Зачем ты сюда приехал? Подбивать меня на месть Грелленорту?

– Месть не вернет жизнь Ютте. Оставляю месть Богу.

– Тогда зачем же ты приехал? Чтобы бороться за идею? За новый лучший мир? Чтоб отдать жизнь за него? Сдохнуть от него от дизентерии в лазарете? Этого ты хочешь?

– Уже нет, – опустил голову Рейневан. – Сначала хотел, конечно. Но потом остыл. Я многое обдумал. Я прибыл сюда, на рейд, лишь с одной целью: попрощаться с тобой. Поприветствовать, обнять, поблагодарить за всё. В последний раз. Шарлей, я ухожу.

Демерит не ответил. И не был похож на ошарашенного. Казалось даже, что именно такого заявления он и ожидал.

– С меня хватит, – прервал молчание Рейневан. – Окончательно. Знаешь, что сказал мне Самсон тогда, в феврале, под стенами Хеба? Когда решил оставить нас и вернуться к Маркете? Он воспользовался словами пророка Исаии. Мы ждали света, сказал он, и вот тьма, светлых лучей, и ходим во мраке. Я последние два месяца раздумывал над его словами. О том, что именно так происходит и со мной. Что как слепой щупаю стену и словно без глаз иду ощупью. Что в самый полдень спотыкаюсь, как ночью. И что я, как мертвый. В пути мне встретился священник, который напомнил мне еще другие слова Писания, слова Евангелии от Иоанна. Ego sum lux mundi, qui sequitur me non ambulabit in tenebris sed habebit lucem vitae.[349] С меня достаточно блужданий во тьме, я иду к свету жизни. Короче: отрекаюсь мира, потому что без Ютты этот мир для меня ничего не значит. Уезжаю далеко, как можно дальше от Чехии, Лужиц, Силезии, потому что здесь всё мне напоминает о ней…