Искры - Михаил Соколов

— Леон, ты не хочешь послушать про жития святых отцов? Вот Дементьевна управится, я буду вслух читать. Да и побеседовать мне хотелось с тобой.

— Беседовать можно, но не сейчас, — ответил Леон и взял книжку, которую принес из библиотеки.

— Ну, бог с тобой, если не хочешь, — с обидой промолвил Иван Гордеич.

В хату несмело вошел невысокий человек в рабочей одежде и старом казацком картузе. Леон взглянул на худое его лицо, на словно подсиненные углем впалые глаза и встал.

— Степан Артемыч? — неуверенно спросил он, идя навстречу гостю.

— Был когда-то Степан Артемыч, а нынче… — убито заговорил Вострокнутов. — Из хутора меня выжили.

Иван Гордеич сделал знак Дементьевне, чтобы она прекратила свое занятие. Дементьевна вынесла кабану месиво, потом помыла руки и принялась готовить чай.

Степан рассказал о себе, о том, как мытарствовал в Югоринске в поисках работы, как семья питалась объедками из харчевни, и невесело закончил:

— …Ну и довелось вот теперь уголь в завод возить — в супрягу тут вступил с одним человеком.

Иван Гордеич слушал его рассказ и переглядывался с приунывшей Дементьевной, а потом спрятал книгу.

Леон молча курил. Рассказ Вострокнутова всколыхнул думы о Кундрючевке, о горькой жизни отца, о постановлении атамана, и в груди Леона вновь поднялась обида на судьбу, на власть и богатеев. Ничего утешительного не мог он посоветовать бывшему своему соседу и только сказал:

— И тебя, значит, выжили!

— Выжили, живоглоты, креста на них нет, — мрачно отозвался Степан и продолжал: — Так что решил тут настраивать жизнь. Манна тут с неба не падает, как я поглядел, да нам и в хуторе ее в рот не клали. Оно, как говорится, везде хорошо, где нас нет.

— И правда, истинный господь, — вмешалась Дементьевна. — Повсюду оно одинаково. Это как за белым куском по свету гоняться — так и ног не хватит. Как-нибудь проживете, господь не обидит.

— И не праведное это дело — роптать на судьбу, — густым басом поддержал ее Иван Гордеич.

Леон недружелюбно посмотрел на него, на его пышную бороду и хотел сказать: «Коснулось бы тебя, не то запел бы, праведник», но смолчал.

— Про Алену ничего не слышал? — неожиданно спросил Степан.

Леон смутился, не зная, что ответить, а Дементьевна переглянулась с Иваном Гордеичем и понимающе качнула головой.

— У Яшки она сейчас, — ответил Леон, не подымая глаз, и, не желая продолжать этот разговор, сказал: — Ничего, Степан Артемыч, на заводе тебе хуже не будет. Тут народ мастеровой, дружный. Пусть Загорулька жиреет, может лопнет когда-нибудь.

Степан горько усмехнулся:

— Только и надежды осталось…

Утром следующего дня по дороге на завод Леон попросил Ивана Гордеича устроить Степана в какой-нибудь цех.

— А он богу молится или, как ты, непутевый?

— Молится… Он казак, человек набожный.

— Казаки теперь тоже не все набожные. Ну, да ладно, поспрашиваю кой у кого.

В цех Леон пришел невеселый. Разговор со Степаном пробудил старую обиду на судьбу, на Загорулькина и атамана Калину. «А я хочу породниться с ним, с Загорулькиным», — подумал он, и впервые что-то неприятное проснулось в его душе, и на какой-то миг он увидел: Алена будто уходит от него и становится далекой, далекой…

Молча, ни с кем не поздоровавшись, он повесил в одежный ящик узелок с печеной картошкой и малосольными огурцами, что дала ему Дементьевна на обед, снял пиджак и заметил: клещей в ящике не было, а без них нельзя работать за подручного, как они условились с Ткаченко.

— Кто взял мои клещи? — крикнул он стоявшим неподалеку вальцовщикам, но те не слышали его.

До гудка оставались минуты. Леон посмотрел на клещи в руках работавших, но своих ни у кого не увидел.

— Эй вы! — опять крикнул он вальцовщикам, и в этот момент сверху на него полилось что-то горячее. «Масло», — догадался он, когда струя жидкости попала ему на губы.

Разговаривавшие в стороне вальцовщики дневной смены смеялись и что-то кричали ему. Леону было не до смеха. Горящими от негодования глазами он посмотрел на крышу, но там через дыру синело лишь утреннее небо, а людей не было видно. Дрожа от обиды, он отошел в сторону, взял паклю и стал утираться.

Борис Лавренев знаками объяснил ему. «Низенький, полный, ходит вразвалку». И Леон понял: Вихряй.

Присеменил дед Струков, покачал головой, посочувствовал:

— Облили? Ай-я-яй, сукины дети! Но ты магарыч им не ставь, язви их.

Когда прогудел третий гудок, явился Вихряй. Низкорослый толстяк с кривыми, выгнутыми, как у кавалериста, ногами и рыжими от табака усами, он весело подошел к Леону, переваливаясь с ноги на ногу, и, заложив руки в карманы, насмешливо спросил:

— Ну, раб божий, кто же это тебя благословил так? Вот толковал тебе: ставь магарыч, голова дурная…

Леон, ни слова не говоря, схватил его за грудь и хотел ударить, но со всех сторон послышалось:

— Тикай!.. Тикай!..

Вынырнувшая из валков раскаленная полоса железа, скользя по чугунным плитам пола и извиваясь змеей, быстро шла на Леона и Вихряя. Еще миг, и она проткнула бы живот одного из них, но ее успели отбросить в сторону.

К Леону, размахивая клещами, подбежали вальцовщики, угрожающе загорланили:

— Молокосос, на старых рабочих пошел?

— Проучить его!

Леон отпустил Вихряя, некоторое время постоял в раздумье и виновато проговорил:

— Прости меня, Вихряй, погорячился я.

— И ты меня прости, Левка. Это последний раз — масло… Эх, проклятая жизнь, когда ты кончишься! — с отчаянием произнес Вихряй и, махнув рукой, пошел к одежным ящикам.

3

В воскресенье Леон и Ольга пришли на квартиру Лавренева и, к своему удивлению, увидели там не только Ткаченко, но и Александрова, и Вихряя. Ткаченко, знакомя их с руководителем кружка Ряшиным, не без гордости сказал:

— Шахтеры, Иван Павлович. Коренные пролетарии, подземные.

— Очень хорошо, молодец Сергей, — ответил Ряшин и пожал руку Леону и Ольге.

Иван Павлович Ряшин в молодости был сельским учителем и пытался вести просветительную работу среди мужиков, но за вольнодумство и неосторожные разговоры был отрешен от должности и сослан на север Вятской губернии. Там, вращаясь среди ссыльных, он впервые познакомился с учением Маркса по работам Плеханова и разочаровался в идеях народничества. На заводе Суханова он работал уже много лет — сначала табельщиком, конторщиком, потом пристрастился к токарному делу и стал лучшим на заводе токарем. Некоторые рабочие уважали его как человека образованного и умного, но не все понимали его рассуждения о рабочей жизни. Администрация о кружке Ряшина знала только то, что в нем бывший учитель преподает русский язык, арифметику и географию. Но кружок состоял из людей грамотных, и Ряшин проводил в нем беседы о том, как рабочие могут улучшить свою жизнь.

Сегодня Иван Павлович начал беседу с обычая брать с новичков магарыч. Леон и Ольга слушали его внимательно и мысленно сравнивали то, о чем он говорил, с тем, что они слышали в кружке Чургина. Ряшин бросал частые взгляды на Леона и Ольгу, будто их в первую очередь хотел убедить, и наставительно говорил:

— …Что такое магарычи, которых требуют с новичков мастера? Это есть взятка с нашего брата, рабочего, и против этого дурного обычая мы должны решительно бороться. Никому никаких взяток!

Леон кольнул Вихряя острым взглядом, и тот опустил голову.

— Далее… Мы должны добиваться культурного обращения с каждым рабочим, — продолжал Ряшин, — и культурных условий труда. Ни рукавиц, ни фартуков не дают, а в горячих цехах люди и вовсе без рубах работают и часто получают тяжелые ожоги. Это мелочи, разумеется, фартуки, рукавицы, — но это первейшие наши нужды, удовлетворения которых мы должны добиваться в первую очередь.

Леон вопросительно посмотрел на Ольгу, но она и сама смотрела на него, и в ее взгляде было недоумение. Для нее, как и для Леона, становилось ясно: нет, это не такой кружок, какой был на шахте.

Леон несмело спросил:

— Можно задать вопрос? Ну, хорошо, рукавицы или там фартуки — это тоже надо каждому. А чем еще рабочие должны заниматься? Борьбой против богатеев и властей, какие стоят заодно с ними, рабочие должны заниматься или нет?

Все удивленно посмотрели на Леона, а Ткаченко шепнул Александрову:

— Вот так «новенький»!.. Здорово!

Ряшин усмехнулся и промолчал.

— По-моему, главное — это борьба со всякими кровососами, — заключил Леон.

Александров, Ткаченко, Вихряй, Лавренев смотрели на Леона все с большим удивлением. Кто и где научил этого парня такой «политике», о которой Ряшин упоминал лишь изредка?

Лицо Ряшина, слегка изрытое оспой, покраснело, но он опять улыбнулся с видом превосходства над неопытностью новичка, не стал спорить и только мягко заметил: