Плексус - Генри Миллер

– Какое смешное слово – «созерцать»! – закричал мальчишка.

– Разве? А теперь немного помолчи, хорошо? Потому что начинается самое интересное… Как я сказал, Златовласка громко читала книгу. Она читала о Спасителе и как Он умер на Кресте – за нас, – чтобы наши грехи простились нам. Златовласка была всего-навсего маленькой девочкой и не знала, что значит совершить грех. Но ей очень хотелось это знать. Она читала и читала, пока не заболели глаза, но так толком ничего и не узнала. «Побегу-ка вниз, – сказала она себе, – посмотрю, что об этом сказано в словаре. Это большой словарь, так что „грех“ там должен быть». К тому времени и нога, и рука у нее перестали болеть, mirabile dictu[100]. Она, как недельный козленок, вприпрыжку скатилась по лестнице. Когда она подбежала к двери чулана, которая оставалась приоткрытой, то сделала двойное сальто, ну прямо как маленький человечек в шутовском колпаке…

– Пиноккио! – выкрикнул мальчишка.

– И что, вы думаете, случилось? Перевернувшись в воздухе, она опустилась прямо на колени медведю гризли!

Дети завыли от восторга.

– Огромный гризли прорычал: «Отлично, сейчас мы тебя съедим». И причмокнул губами, похожими на резиновые. «На всех хватит!» – добавил полярный медведь, посиневший от холодного дождя и града, и подбросил ее до самого потолка. «Она моя!» – закричал плюшевый мишка и так сильно обнял ее, что у маленькой Златовласки затрещали ребра. Три медведя не мешкая взялись за дело; они раздели Златовласку, положили на блюдо и приготовились разрезать ее на кусочки. Златовласка дрожала и плакала, огромный гризли точил свой топор на точиле, полярный медведь достал охотничий нож, который носил на боку в кожаных ножнах. Ну а Мишутка, тот просто хлопал в ладоши и весело приплясывал. «Как это кстати! – кричал он. – Как это кстати!» Они все переворачивали ее, ища местечко помягче. Златовласка завопила от ужаса. «А ну-ка, тише, – приказал полярный медведь, – не то мы оставим тебя без еды!» – «Пожалуйста, мистер Полярный Медведь, не ешьте меня!» – умоляла Златовласка. «Замолкни! – взвыл гризли. – Сначала поедим мы, а после ты». – «Но я не хочу есть», – закричала Златовласка; слезы так и бежали по ее щекам. «Ну и не надо», – завизжал Мишутка и с этими словами схватил ее ногу и сунул себе в пасть. «Ой-ей-ей! – завопила Златовласка. – Подождите меня есть, прошу вас! Я еще не зажарена».

У детей началась истерика.

– Гризли прорычал: «Теперь ты говоришь разумные вещи». Надо сказать, что у гризли было сильно развито чувство отцовства. Он любил мясо маленьких девочек, только когда оно было как следует прожарено. Для Златовласки это, конечно, было большой удачей, потому что два других медведя ужасно хотели есть, а кроме того, у них не было никаких таких чувств. Как бы то ни было, пока гризли раздувал огонь в очаге и подбрасывал дрова, Златовласка стояла на коленях на блюде и молилась. Она сейчас была как никогда красива, и если бы медведи были людьми, то не стали бы есть ее живьем, а посвятили бы Деве Марии. Но медведи всегда медведи, и наши не были исключением. Поэтому, когда огонь в очаге хорошенько разгорелся, они схватили Златовласку и бросили на пылающие поленья. Через пять минут она отлично прожарилась, так что образовалась хрустящая корочка. Медведи снова положили ее на блюдо и разрезали на куски. Гризли – самый большой, полярному – средний, а плюшевому мишке – маленький кусочек нежного филе. Ну до чего же было вкусно! Они съели ее всю без остатка: зубы, волосы, ноготки, косточки и почки. И блюдо вылизали так чисто, что можно было в него глядеться. Не осталось ни крошки, ни капельки сока. «А теперь, – сказал гризли, – посмотрим, что у нее в корзинке. Хорошо бы там был кусок желудевого пирога». Они заглянули в корзинку и, конечно же, увидели три куска желудевого пирога. Большой кусок был очень большой, средний – ни большой ни маленький, а последний – крохотный кусочек, только на один зубок. «Умм!» – вздохнул Мишутка и облизнулся. «Желудевый пирог! Что я вам говорил?» – зарычал гризли. Полярный медведь набил пасть пирогом и ничего не мог сказать, только урчал. Когда они проглотили последний кусочек, полярный медведь огляделся, очень довольный, и сказал: «Как было бы прекрасно, если б в корзинке была еще бутылка шнапса!» Тут же все трое принялись шарить в корзинке, ища лакомый шнапс.

– А у нас есть шнапс, мамочка? – закричала девочка.

– Это имбирная водка, дура! – завопил мальчишка.

– И на дне корзинки они наконец обнаружили бутылку шнапса, завернутую во влажную салфетку. Это была бутылка тысяча девятьсот двадцать шестого года, разлитая в Утрехте, Голландия. Правда, для трех медведей это был просто шнапс. Но у медведей, как вы знаете, не водится штопора, поэтому им было непросто вытащить пробку…

– Тебя заносит, – подал реплику Макгрегор.

– Это ты так думаешь, – ответил я. – Сиди и слушай.

– Постарайся закончить к полуночи, – сказал он.

– Не волнуйся, раньше управлюсь. Но если будешь перебивать, я потеряю нить… Так вот, – продолжал я, – это была очень необычная бутылка шнапса. Волшебная. Когда медведи по очереди приложились к ней как следует, голова у них закружилась. Но чем больше они пили, тем больше оставалось в бутылке. Голова у них кружилась все сильней, они становились все пьяней и пьяней, а жажда не уменьшалась. Наконец полярный медведь сказал: «Сейчас я выпью все до последней капли» – и, взяв бутылку обеими лапами, запрокинул голову и стал лить шнапс себе в глотку. Он пил и пил и наконец выпил все до последней капли. Он лежал на полу, пьяный как сапожник, и бутылка торчала у него из пасти. Как я сказал, он выпил самую последнюю каплю. Если бы он поставил бутылку, она наполнилась бы снова. Но он не ставил ее. Он продолжал держать ее донышком вверх, высасывая последнюю каплю после самой последней капли. И тут случилось чудо. Вдруг появилась Златовласка, здоровехонькая, в платьице и все такое, как прежде. Она сплясала джигу на животе у полярного медведя. Потом запела, и тут уж три медведя не выдержали и от страха упали в обморок: первым гризли, потом полярный медведь и последним Мишутка…

Девочка восхищенно захлопала в ладоши.

– А теперь мы подходим к концу сказки. Дождь перестал, небо было ясным и чистым, птицы пели, как прежде. Маленькая Златовласка вдруг вспомнила, что обещала быть дома к обеду. Она собрала корзинку, огляделась, не забыла ли чего, и пошла к двери. Вдруг она подумала о колокольчике. «Хорошо бы позвонить еще разочек», – сказала она себе. И тут же взобралась на стул, тот, который был ни слишком низкий, ни слишком высокий, и со всей силы дернула колокольчик. Она позвонила раз, другой, третий – и бросилась бежать со всей быстротой, на какую были способны ее маленькие ножки. Снаружи ее уже ждал маленький человек в шутовском колпаке. «Быстро взбирайся мне на спину! – велел он. – Так мы доберемся вдвое быстрей». Златовласка вскочила ему на закорки, и они помчались по долам, по горам, по золотым лугам, через серебряные ручьи. Они мчались так почти три часа, и человечек сказал: «Я устал и хочу оставить тебя здесь». Он ссадил ее на опушке леса. «Иди все время налево, – сказал он, – и не заблудишься». И снова исчез, словно по волшебству, как и появился…

– Это конец? – пронзительно крикнул мальчишка, немного разочарованный.

– Нет, – ответил я, – не совсем. Слушай дальше… Златовласка пошла, как ей сказали, налево, никуда не сворачивая. Через несколько минут она оказалась перед своим домом.

– А, Златовласка! – обрадовалась ее мама. – Какие у тебя огромные глаза!

– Чтобы лучше видеть тебя! – сказала Златовласка.

– Эй, Златовласка, – закричал папа, – где, черт возьми, мой шнапс?

– Я отдала его трем медведям, – послушно ответила Златовласка.

– Златовласка, ты говоришь неправду, – нахмурился папа.

– Ничего подобного, – ответила Златовласка. – Это истинная правда. – Неожиданно она вспомнила, что́ прочитала в большой книге о грехе и как явился Христос, чтобы избавить всех от греха. – Отец, – сказала она, почтительно вставая перед ним на колени, – я думаю, что совершила грех.

– Хуже того, – сказал папа, беря ремень, – ты совершила кражу. – И без дальних слов принялся лупцевать ее. – Я не против того, чтобы ты навещала медведей в лесу, – приговаривал он, взмахивая ремнем. – Я не против того, чтобы ты иногда немножечко привирала. Но я против того, чтобы у меня не было ни капли шнапса, когда пересыхает в горле. – Он лупцевал ее до тех пор, пока на ней не осталось живого места. – А теперь, – сказал он, огрев ее напоследок, – я хочу доставить тебе удовольствие. Я хочу рассказать тебе сказку про трех медведей – или о том, что случилось с моим шнапсом. Тут, мои милые, и сказке конец.

Детей быстренько уложили спать. Теперь мы могли спокойно посидеть и поболтать за стаканом вина. Макгрегор ничего так не любил, как поговорить о старых добрых временах. Нам было только по тридцать, но мы крепко дружили уже лет двадцать, а кроме того, в этом возрасте чувствуешь себя старше, чем в пятьдесят или шестьдесят. Сейчас мы оба, Макгрегор и я, переживали период затянувшейся юности.