Поправки - Джонатан Франзен

Робин – это готовое блюдо. Чтобы полакомиться грушей, не нужен рецепт, не нужно возиться у плиты. Вот она, груша, плати и кушай. С Бекки Хемерлинг у Дениз появилась было надежда на такую легкость отношений, но только теперь, в тридцать два года, Дениз стала догадываться, из-за чего весь этот сыр-бор. А как только распробовала, начались проблемы. В августе девочек отправили в лагерь, Брайан уехал в Лондон, и шеф-повар самого что ни на есть модного нового ресторана поднималась с постели только затем, чтобы снова рухнуть на ковер, одевалась и тут же раздевалась вновь, выползала в прихожую и переживала очередной приступ экстаза, распластавшись спиной по входной двери, наконец, на ватных ногах, с полузакрытыми глазами, она добиралась до своей кухни, а вернуться обещала ровно через сорок пять минут! Все это никуда не годилось, от этого страдал ресторан. Очередь подвигалась медленно, обслуживание столиков задерживалось. Дважды ей приходилось вычеркивать из меню какие-то блюда, потому что в ее отсутствие подготовительный цикл сорвали. И все равно в самый разгар вечера Дениз вновь уходила в самоволку. Мчалась через Героиновый Рай, Косячковый Ряд и Аллею Крэка к «Огороду». У Робин было расстелено в саду одеяло. Большая часть земли уже была возделана, удобрена, заполнена новыми посадками. Помидоры росли в проволочных цилиндрах внутри старых автомобильных шин. Посадочные и бортовые огни снижающихся самолетов, полузакрытый смогом свет звезд, излучение табло над Стадионом ветеранов, зарница над Тиникумом, луна, заразившаяся гепатитом от грязного Камдена, – все зловещие краски города ложились на шкурку зреющих баклажанов, юных перчиков, корнишонов и сладкой кукурузы, на спеющие дыни. Дениз, раздетая донага (посреди города!), скатывалась с одеяла в прохладную ночную грязь, в песчаную, только что вскопанную почву. Прижималась к ней щекой, вонзала в нее пропахшие Робин пальцы.

– Перестань, перестань! – верещала Робин. – У нас тут латук!

Потом Брайан вернулся, но обе авантюристки продолжали рисковать. То Робин говорила дочке, будто Дениз почувствовала себя плохо и прилегла в спальне, то они лихорадочно извивались в кладовке на Панама-стрит, а Брайан в десяти шагах от них вслух читал Э. Б. Уайта.[86] Наконец, за неделю до Дня труда, наступило утро в кабинете директора «Огорода», когда под тяжестью двух тел старинный деревянный стул Робин треснул и у него отвалилась спинка. Обе хохотали во весь голос, и тут послышался голос Брайана.

Робин вскочила и одним движением отперла дверь, распахнула ее, чтобы скрыть, что было заперто. Брайан держал в руках корзинку с зелененькими прыщавыми огурчиками. При виде Дениз он удивился и, как всегда, обрадовался.

– Что у вас тут?

Дениз стояла на коленях возле стола, рубашка выскочила из брюк.

– У Робин стул сломался, – пояснила она. – Щупаю ножку.

– Я попросила Дениз починить! – проскрипела Робин.

– Что ты здесь делаешь? – с искренним изумлением спросил Брайан у Дениз.

– То же, что и ты, – ответила она. – Подумала насчет цуккини.

– Сара сказала, никого нет.

Робин ретировалась к выходу.

– Пойду отругаю ее. Девочка должна знать, тут я или нет.

– Как Робин ухитрилась сломать стул? – спросил Брайан.

– Не знаю, – ответила Дениз, чуть не плача, словно скверная девчонка, попавшаяся на месте преступления.

Брайан взял в руки верхнюю половинку стула. Раньше Дениз не обнаруживала в нем сходства со своим отцом, но сейчас ее пронзило: в точности как Альфред, Брайан испытывал явное сочувствие к сломанной вещи.

– Хороший, крепкий дуб, – ворчал он. – С чего это он вдруг сломался?

Поднявшись с колен, Дениз побрела в холл, на ходу заправляя блузу в штаны. Она так и брела, пока не вышла на улицу и не уселась в свою машину. Поехала по Бейнбридж-стрит к реке. Притормозила, упершись в хромированное ограждение, отпустила педаль сцепления, и мотор заглох. Машина ударилась об ограждение, отскочила, замерла на месте, и только теперь Дениз позволила себе заплакать над сломанным стулом.

К тому времени, когда Дениз вернулась в «Генератор», в голове у нее прояснилось. Она видела, что ее «Огород» зарос сорняками: не ответила на звонки ресторанного обозревателя из «Таймс», редактора «Гурмана» и очередного ресторатора, мечтавшего переманить у Брайана шеф-повара. В холодильнике испортились неиспользованные утиные грудки и телячьи отбивные общей стоимостью в тысячу долларов. Всему кухонному персоналу было известно, но никто не потрудился сообщить Дениз, что в туалете для служащих обнаружен шприц. Кондитер утверждал, что уже дважды оставлял Дениз записки (по-видимому, насчет жалованья), а она даже не помнила, чтобы они попадались ей на глаза.

– Почему никто не заказывает ребрышки по-деревенски? – набросилась шеф-повар на управляющего, Роба Зито. – Почему официанты не рекламируют мои дивные, вкусные, оригинальные ребрышки по-деревенски?

– Американцы не любят кислую капусту, – ответил Зито.

– Как же, не любят! Я могла смотреться в тарелку словно в зеркало, когда люди брали эти ребрышки. Я могла сосчитать все свои ресницы до единой!

– Наверное, к нам иногда заглядывают немцы, – предположил Зито. – Граждане Германии очищают тарелки до зеркального блеска.

– Видать, ты сам не поклонник квашеной капусты?

– Ничего, занятное блюдо, – уклончиво ответил управляющий.

От Робин вестей не было, сама Дениз ей не звонила. Она дала интервью «Таймс» и даже позволила себя сфотографировать, успокоила самолюбие кондитера, осталась допоздна на работе и потихоньку избавилась от провонявшего мяса, выгнала судомойку, которая ширялась в уборной, и каждый ланч, каждый ужин проверяла всю цепочку, нащупывая слабые места.

День труда: никаких признаков жизни. Дениз заставила себя покинуть ресторан, пройтись по опустевшему, раскаленному городу. Одиночество привело ее к Панама-стрит. При виде дома у нее начала выделяться влага – совершенно рефлекторно. Коричневый каменный фасад все еще казался лицом, дверь – языком. Машина Робин стояла на улице, машина Брайана отсутствовала – вся семья уехала на Кейп-Мей. Пыль на пороге свидетельствовала, что никого дома нет, но Дениз все же надавила кнопку звонка. Потом вошла, отворив дверь своим ключом с пометкой «Р/Б». Два лестничных марша наверх, к «родительской» спальне. Дорогостоящий центральный кондиционер, встроенный в особняк, делал свое дело, прохладный консервированный воздух защищал от солнечных лучей раннего сентября. Дениз прилегла на незастеленное супружеское ложе, припомнила тишину и особый запах летних вечеров в Сент-Джуде, когда ее оставляли ненадолго одну и час-другой она могла чудить, как хотела. Она довела себя до кульминации. Полежала на смятых простынях, солнечный луч пробился в окно, заиграл на ее груди. Дениз еще раз угостилась собственным телом, раскинула руки, умиротворенная. Под сдвоенными подушками рука наткнулась на острый уголок – неужели упаковка от презерватива?

Да, это была упаковка от презерватива – разорванная, пустая. Представив себе акт, о котором гласила эта находка, Дениз буквально взвыла и схватилась за голову. Она вылезла из постели, разгладила платье на бедрах и принялась рыться в простынях, ища других мучительных улик. Да, конечно, у супружеской пары был секс. Разумеется. Однако Робин говорила, что перестала принимать таблетки, слишком редко они с Брайаном шалят, и все лето Дениз не видела, не чуяла, не ощущала на теле возлюбленной никаких следов мужчины, а потому позволила себе закрыть глаза на очевидное.

Теперь она стояла на коленях возле корзины для бумаг и копалась в бумажных платочках, использованных билетах, обрывках нитки для чистки зубов, пока не обнаружила еще одну упаковку от презерватива. Ненависть к Робин, ненависть и ревность подступили как мигрень. Дениз перешла в ванную при главной спальне и там, в ведре под умывальником, нашла еще две пустые упаковки и скомканную резинку.

Она била себя кулаками по голове. Дыхание со свистом вырывалось изо рта, когда Дениз мчалась вниз по ступенькам, обратно в сияние послеполуденного солнца. На улице 90°, а ее трясет. Извращение, извращение! Добежала до «Генератора», вошла через грузовой лифт. Провела полную ревизию запасов масла, сыров, муки и специй, тщательно составила заказы, наговорила двадцать сообщений на разные автоответчики – четким, вежливым и сухим тоном, – разгребла электронную почту, поджарила себе на гарландовской плите почку, запила ее одной-единственной рюмкой граппы и в полночь вызвала такси.

На следующее утро Робин без предупреждения явилась на кухню в свободной белой рубашке – похоже, с мужа сняла. При виде ее что-то дрогнуло у Дениз внизу живота. Она проводила Робин в кабинет управляющего и заперла дверь.

– Я хочу положить этому конец, – сказала Робин.

– Отлично, я тоже.