Боярин - Олег Гончаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты на себя посмотри, красавец, – огрызнулся я.
Ближе к обеду мы выбрались к громадному белому валуну. Камень пупырем торчал посреди круглой поляны, и можно было только гадать, какая невиданная сила забросила его сюда, в самое сердце непроходимых лесов.
– Вот и дошли, – сказал Баян и осторожно погладил ладонью гладкий бок валуна. – Здравствуй, Алатырь-камушек.
– Неужто тот самый?! – удивился я.
– Он, – кивнул подгудошник. – Или не чуешь?
Прислушался я – тишина вокруг. Ни одна веточка не шелохнется, ни одна травинка не дрогнет, ветер стих, и даже птиц не слышно. А мой коник, измученный долгой дорогой, замер, ногу переднюю подогнул, губу нижнюю оттопырил и глаза прикрыл. И показалось мне вдруг, что задремала Явь и само время остановилось в этом странном месте.
От камня упругими волнами разливалось тепло, пронизывало тело, согревало душу и уносило прочь тревоги и печали. Хорошо было. По-настоящему хорошо. Впервые за все эти долгие дни угомонилась злая змея в душе моей. Легко на сердце стало. Спокойно…
– Чую, – прошептал я. – Он… Алатырь-камень… начало Мира.
– О! – откуда-то издалека донесся голос подгудошника. – Очнулся, кажись.
– Я же говорил, что подождать надобно, – почему-то меня не удивило появление второго голоса. – Попервости всегда так. Ты себя вспомни. Два дня простоял, когда впервые Алатырь увидел.
– Было дело, – услышал я, словно сквозь сон, тихий смех Баяна.
– Добрыня… Добрыня… слышишь меня?
– Слышу…
– Вот и хорошо. Баянка, неси кувшин. Да не тот… маленький давай…
В рот полилось что-то тягучее и сладкое. Я сделал глоток и ощутил, как огонь вспыхнул в груди, растекся по телу, засвербел в носу, защекотал внизу живота и зачесался в пятках…
Я чихнул.
Громко и раскатисто.
Краски стали ярче. Свет от заходящего солнца залил небо красным. Тени стали резче, и вернулось осознание Яви.
– Гостомысл?.. – Я не поверил своим глазам, когда сумел разглядеть седовласого, белобородого, косматого старика, стоящего передо мной.
– Слава богам, он в себя приходит, – сказал он и стукнул тяжелым посохом оземь.
Мне показалось, что от этого удара легкая дрожь пробежала по поляне и затерялась в бору. Я тряхнул головой, думая, что старик мне лишь привиделся и сейчас рассыплется мороком и исчезнет. Но ничего не произошло. Живой и здоровый стоял передо мной мой бывший наставник.
– Говорил мне Баян, только я не поверил… – прошептал я.
– Жив я, как видишь, – улыбнулся Гостомысл. – Постарел, правда, да и силы уже не те, но копчу пока белый свет, слава тебе Даждьбоже. А ты, как я погляжу, тоже вырос. Вон каким удальцом стал. Наслышан о делах твоих, – кивнул он на Баяна. – Похвально. Похвально.
– Что же ты, старый пень? – сказал я ему. – Как исчез тогда на могиле у Ингваря, так ни слуху о тебе, ни духу. Землю Древлянскую Русь в полон взяла, род наш в холопстве маялся, а ты, выходит, по урочищам прятался? И не совестно тебе, Даждьбогов ведун?
– Ты чего несешь?! – вступился за Гостомысла подгудошник. – Сам ты пень трухлявый!
– Не горячись, – остановил его ведун. – Или не чуешь, что он еще не в себе?
– Со мной как раз все в порядке, – говорю, – а вот у тебя сейчас несчастье случится, – и в драку на старика полез.
Замахнулся я на Гостомысла да на том и успокоился. Он в сторону шагнул, так что рука моя только воздух рассекла, а потом меня посохом под колено поддел. Грохнулся я на спину, дух из меня от удара вышибло. Я воздух ртом хватанул, закашлялся, а как отдышался, так и позабыл – отчего это на земле очутился? Лежу, на небушко закатное любуюсь.
Красивое оно.
Доброе.
И я тоже не злой. Растерянный просто.
А Баян надо мной нагнулся и в самое ухо зашептал:
– Зря ты так, Добрын. Совсем зря. Знал бы ты, как Гостомысл за древлян, за отца твоего, за тебя с Малушей переживал. Только нельзя ему было вмешиваться. Его Алатырь к себе призвал. Старый хранитель в Сваргу ушел, вот камушек Гостомысла и выбрал. Не по своей воле он жизнь мирскую оставил да отшельником стал – так корогод ведунов решил…
– Разве Мал не сказал тебе, что мы с ним еще до боя попрощались? – спросил ведун.
– Ничего мне отец не сказал, – вздохнул я. – Не до того было.
– Я и с тобой напоследок поговорить хотел, – Гостомысл посмотрел на меня с сочувствием. – Только не нашел тебя на пиру.
– В лесу меня варяги сцапали, потому и не нашел.
– Вот видишь, – Баян на меня посмотрел укоризненно. – Не разобрался, а судишь.
– Ласки прошу, Гостомысл, – стыдно мне стало за то, что на наставника своего напраслину возвел. – Простишь ли?
– Не держу я на тебя зла, а значит, и прощать не за что. И ты меня извини, если что не так, – и он мне земной поклон отвесил.
– Ты чего разлегся-то? – сказал Баян. – Или не зазорно тебе, что старый человек тебе кланяется, а ты словно хворый перед ним развалился?
И верно. Чего это я здесь лежу?
Поднялся я на ноги. Обнялись мы с ведуном, на том и успокоились.
– Баян, – позвал ведун. – Ты коня Добрынина к землянке отведи. Там у меня в леднике кабанятина, а в подполе бочонок с медом хмельным, так ты на стол накрывай. Небось, наголодались с дороги. И котомку мою захвати, а то мне ее таскать тяжко. А то, что комары вас накусали, так на это у меня мазь есть целебная.
– Хорошо, – послушно кивнул подгудошник и бросился выполнять поручение.
А старик подошел к камню, любовно погладил его белый бок, улыбнулся и повернулся ко мне:
– Мы с тобой потихоньку пойдем. Тут недалече, а разговор у нас долгий будет, так что нам спешить ни к чему.
Жилище Гостомыслово и вправду неподалеку было, но мне показалось, что мы до землянки его целую вечность добирались. Заметил я странность, которую в других местах не замечал: здесь, возле Алатырь-камушка, близкое порой далеким чудилось, а далекое совсем рядом находилось. А еще тишина меня поражала. В такой тиши и покое неземном думается хорошо, и все, что в большом мире делалось, в этой глуши не столь важным чудилось.
Шли мы неторопливо, а ведун мне рассказывал, отчего и как здесь очутился. Почему землю родную оставил и Даждьбогову службу на иное служение поменял.
Понял я, что нелегко ему было в стороне оставаться, когда в княжестве Древлянском страсти творились. Рвался ведун на родину, но ничего поделать не мог. Тяжким грузом на плечи его легла забота о сбережении святыни. Ведуны, волхвы и жрецы всех родов славянских на него этот груз возложили. Даждъбогу старик с малолетства требы возносил, а теперь над ним лишь сам Сварог властвовать стал. Могущество огромное над Явью и Навью Гостомысл получил, а вместе с ним и ответственность великую.