Несокрушимые - Игорь Лощилов

Защитники мужественно отбивались, используя всё, что находилось под рукой: камни, смолу, кипяток, поднявшимся наверх засыпали глаза известью и песком, то и дело вспыхивали рукопашные схватки. Беспрестанно стреляли пушки, вонь пороховой гари смешивался с запахом крови и пота, стоны, крики отчаяния и ужаса перемежались с возгласами ликования. Враг на этот раз был как никогда силён и решителен, в его действиях всё явственнее обозначался успех. Оставалось недеяться только на чудо.

Ров перед крепостной стеной был едва ли наполовину заполнен водой и никакой опасности для атакующих не представлял. В непосредственной близости от него шёл подземный лаз для прослушивания земляных работ, откуда в своё время неутомимый Савва начал делать свой ход навстречу Апельману. В него был заложен тот самый порох, который приготовили заговорщики, — несколько десятков возов. Всё было готово к взрыву, оставалось только подождать приближения упрямого немца. Однако теперь времени для ожидания не оставалось, враг, готовящийся торжествовать победу, ходил прямо по пороху, Савва решил более не медлить и зажёг фитиль. Мощный взрыв потряс всю округу, содрогнулись крепостные стены и башни, земля на десятки саженей взметнулась вверх, раскидав далеко окрест вражеские тела. Из огромной каменной чаши Водяной башни выбило затворы, и вода сокрушающим потоком хлынула в ров, опрокидывая тех, кто уцелел при взрыве. Подошедшие паны с изумлением наблюдали, как на их глазах жалкий ров превращается в непреодолимое препятствие, поглощающее тела боевых товарищей. Не менее изумлённые столь чудесным избавлением защитники издавали радостные крики.

Тем и закончился очередной штурм, новые обстоятельства заставили на время прекратить решительные боевые действия.

Жолкевский всё это время продолжал переговоры с московскими боярами. Они соглашались избрать на русский трон королевича Владислава, однако обусловили своё согласие рядом условий. Главными из них было то, чтобы Владислав крестился в православную веру и, заняв трон, никоим образом не нарушал русских обычаев и прежних государственных устроений: оставил все поместья и вотчины в распоряжении прежних владельцев; не покушался на церковное имущество, на поместья и доходы монастырей; держал на службе и высших должностях одних россиян, не давая польским людям ни чинов, ни мест; судил и казнил по совету бояр и людей думных; разрешил торговать свободно и беспошлинно, но силою ни из России в Польшу и Литву, ни обратно никого не перемещал. Помимо общих вопросов, касающихся государственного устройства, были и частные. Гетману предписывалось отвести Сапегу и других ляхов от Самозванца и принять меры к его истреблению, а Марине ехать в Польшу и впредь московскою царицей не величаться. Самому же Сигизмунду следовало отступить от Смоленска и вывести свои войска из всех российских городов. Условий было множество, гетман, не имея полномочий принимать их, постоянно писал к королю. Тот, однако, с ответами не спешил, и Жолкевский вынужденно тянул время. Наконец, опасаясь, что длительные проволочки вызовут подозрения и без того недоверчивых бояр, гетман 17 августа при огромном скоплении народа подписал договор, и обе стороны торжественно присягнули в его неуклонном выполнении. Жолкевский клялся за короля и королевича, республику Польскую и Великое княжество Литовское, за себя и войско. Тут же в ответ на верность королевичу Владиславу присягнули бояре и многие тысячи москвичей. Воодушевление народа, поверившего в скорое избавление от бедствий ужасной смуты, было неописуемым.

Известие о договоре 17 августа было немедленно направлено в Смоленск и вызвало там великую радость. Шеин с Сергием и весь городской совет решили последовать примеру Москвы: целовать крест Владиславу на означенных условиях. Относительно Смоленска они были таковы:

«А как даст Бог, добьёт челом государю наияснейшему королевичу Владиславу Жигимондовичу город Смоленск, и Жигимонду, королю польскому и великому князю литовскому, идти от Смоленска прочь со всеми ратными польскими и литовскими людьми, и порухи и насильства на посаде и в уезде никакие не сделать и поместья и вотчины смолянам очистити, и городам всем рубежным быти к Московскому государству по-прежнему».

Шеин уведомил великого канцлера о согласии начать переговоры, для чего городской совет сформировал делегацию из представителей шести сословий: от дворян, духовенства, служивых, купечества, ремесленников и крестьян. Возглавил его посадский староста Лука Горбачёв. Лев Сапега выделил со своей стороны несколько сенаторов, и с 1 сентября на время ведения переговоров боевые действия были прекращены. Начало явилось многообещающим, тем более, что посольство удостоилось приёма короля. Однако надежды быстро развеялись после того, как стороны заявили о своих намерениях. Смоляне сказали, что присягнут Владиславу в том случае, если король отведёт войска от города, а сенаторы потребовали, чтобы город присягал не только королевичу, но и самому королю, в связи с чем отводить войска не имеет смысла. Так сразу обозначилось неколебимое противостояние. Сенаторы попросили день на размышление. Назавтра сошлись у коронного подскарбия и стали говорить с большой запальчивостью. Тон задал Санега, ставший упрекать послов в неразумности и вероломстве. Они должны помнить, сказал он, что с давних времён являются подданными короля, потому надо не ставить условия, а просить о милости, тогда его величество, может быть, и отложит свой гнев. Посольские стали было отвечать тем же порядком, отчего переговорам тут бы и пришёл конец, но мудрые остерегли малотерпеливых:

   — У них, как у гадов, яд накопился, пущай выплеснут.

   — Что у гадов, — поддержал один из посадских, — со своей бабой день не поругаешься, и то чувствуешь себя в ущербе, а им каково?

Сидят, ухмыляются, и что возьмёшь с этого посадского люда, к строгим переговорам не навычного?

   — Спасибо, Лев Иванович, за ласковое слово, — сказали они Сапеге, — будем с народом говорить.

На следующий день сошлись и заявили:

   — Не хочет народ присягать Жигимонду, в Москве того не делали, и мы, значит, тоже.

Их стали бранить пуще прежнего, сказали, чтобы больше с такими речами не приходили. Да нет, приходили ещё несколько раз, пушки-то пока не стреляют, чего ж не приходить? Так продолжалось две недели, затем в дело включился сам Шеин и 15 сентября съехался с Сапегой. Повторили друг другу прежречённое и, не найдя согласия, решили отложить переговоры до приезда больших московских послов. С того же дня возобновились и боевые действия.

Успеху московских переговоров способствовало поведение Жолкевского, который говорил прямо, без обычных дипломатических увёрток и, щадя национальные чувства россиян, имел терпение не посягать на их столицу. Но каково же было удивление старого гетмана, когда через несколько дней после торжественного заключения договора Александр Гонсевский доставил письмо короля, в котором предписывалось занять Москву и принять боярскую присягу на верность не только Владиславу, но и ему самому. Зная отношение русских к Сигизмунду, с именем которого олицетворялось чужеземное нашествие, принёсшее в страну немалые беды, Жолкевский был уверен, что стоит объявить ему о новом королевском требовании, как от достигнутого согласия не останется и следа. Пришлось поневоле слукавить и смолчать. Такое поведение нашло полную поддержку у Гонсевского, тот вообще не мог вести честных дел, обман и интриги являлись для него самым обычным делом. Под его влиянием Жолкевский был вынужден всё чаще приносить ложь и лицемерие в угоду прежнему благородству.

Во исполнение королевского приказа Гонсевский посоветовал удалить из Москвы лиц, чьё мнение могло бы воспрепятствовать полякам занять русскую столицу. Был найден благовидный предлог — включить их в состав посольства, отправляющегося к королю для утверждения заключённого договора. Это заранее обречённое на неудачу посольство могло быть полезно только тем, что надолго выключало из политической жизни людей, пользующихся доверием большинства россиян. 11 сентября высокие послы В.В. Голицын и Ф.Н. Романов, получив благословение патриарха, отправились под Смоленск. Их сопровождали представители всех сословий, участвовавших в обсуждении договора, в том числе и келарь Троицкой обители Авраамий Палицын — всего более тысячи человек.

Далее стало распространяться мнение, что гетманское войско — единственно надёжная защита от посягательств Самозванца, всё ещё стоявшего у Москвы. Усилиями Жолкевского его действительно вынудили к бегству в Калугу, и затем уже с полного согласия недальновидных бояр в ночь на 21 сентября поляки вступили в Москву, заняв Кремль и все жизненно важные места русской столицы. Боярская глупость дошла до того, что началование над московскими стрельцами было вручено Гонсевскому, в среде русских не нашлось, видите ли, достойного воеводы! У достигнутого спокойства сохранялась только видимость, и Жолкевский, желая предотвратить неминуемые волнения, отправился к королю, чтобы попытаться ещё раз склонить его к утверждению заключённого им договора, а на тот случай, если русские прозреют относительно опрометчивого избрания чужеродного царя и захотят восстановить старого, взял с собой в качестве пленников Василия Шуйского и его братьев.