Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит

который наконец-то заполучил вожделенного наследника, немало омрачилась, когда наша мать умерла у него на руках. Но, несмотря на величайшую скорбь, он не потерял головы и тут же вручил младенцев ученым мужам. Няньки, толпой явившиеся к роженице, пытались этому воспротивиться, но древние старцы, хором читавшие заклинания, заставили их умолкнуть. Уже стояли наготове каббалистические сосуды, в которых нас надлежало искупать, а весь дворец заволокло густым травяным паром. Шабана от этого запаха в буквальном смысле выворачивало наизнанку, и он с превеликим трудом сдержался, чтобы не позвать имамов и знатоков Закона Божия, которые бы не допустили готовых вот-вот свершиться богомерзких обрядов. О, если бы только небеса наделили его тогда храбростью! Увы, эти ужасные купания, которым мы подверглись в первый же час жизни, тлетворно повлияли на нас! Знай же, господин, что нас, сначала поочередно, а затем и вдвоем, окунали в адское варево, что должно было наделить младенцев силой и умом, превосходившими человеческие, но на деле лишь обратило нашу кровь в кипящий эликсир и преумножило нашу чувственность, отравив ее ненасытным желанием.

И вот под звон медных жезлов, ударяющих в металлические стенки сосудов, среди густого дыма, поднимавшегося от охапок горящих трав, прозвучали заклинания, обращенные к джиннам, в особенности к тем из них, которые ведают пирамидами, дабы они наделили нас волшебными дарами. Только после этого меня и брата отдали нянькам, которые едва могли удержать нас на руках из-за нашей непомерной живости и непоседливости. Добрые женщины заплакали, увидав, как вскипает в нас молодая кровь, и тщетно пытались остудить ее, очистив наши тела от исходившей паром грязи, но увы! Худшее уже свершилось! И даже если порой мы потом начинали вести себя как обыкновенные дети, отец, который во что бы то ни стало желал сделать из нас детей необыкновенных, каждый раз оживлял нашу кровь при помощи горячительных зелий или молока арапок.

И потому выросли мы несносными и своевольными. В семь лет мы не терпели ни от кого возражений. Если нас пытались обуздать, мы с гневными воплями кусали до крови нянек и прислужников. Шабан частенько страдал от этого неистовства, но лишь молча, со вздохами сносил все, ибо эмир видел в наших злых выходках признаки гениальности, сравнимой с гениальностью царя Сурида или царицы Шароб. О, как плохо понимали они истинную причину нашей непокорности! Тех, кто долго смотрит на свет, быстрее поражает слепота. Мой отец тогда еще не осознал, что мы никогда не вели себя заносчиво друг с другом, что каждый из нас с радостью уступал желаниям другого, что брат мой Калила обретал покой лишь в моих объятиях и что для меня отраднее всего на свете было ласкать его.

Нас двоих обучали вместе: перед нами всегда клали одну книгу, и мы по очереди переворачивали страницы. И хотя брата муштровали не по годам сурово, я во всем желала разделить его судьбу. Абу Тахира Ахмада заботила лишь будущая слава сына, а потому он приказал, чтобы мне не отказывали в этой прихоти, ибо видел, что Калила целиком отдавался наукам, лишь когда я была рядом.

Нас обучали не только древнейшей истории, но также и географии отдаленных земель. Мудрецы неустанно пичкали нас невразумительными заповедями, якобы сокрытыми в исписанных иероглифами скрижалях. Велеречиво славили мудрость, дар предвидения и сокровища фараонов, которых иногда уподобляли муравьям, а иногда слонам. Разжигали в нас жгучее любопытство к тем горам из отесанного камня, под которыми покоились в своих усыпальницах египетские цари. Заставляли наизусть учить длинные списки с именами зодчих и каменотесов, которые возводили эти горы. Приказывали вычислить, сколько пищи требовалось строителям, или подсчитать число нитей в каждом аршине шелка, которым владыка Сурид укрыл свою пирамиду. Кроме всей этой белиберды, докучливые старикашки немилосердно мучили нас причудливым языком, на котором в древности изъяснялись в подземных лабиринтах жрецы.

Мало отрады находили мы в детских играх, которым нам дозволялось предаваться в часы досуга, если только не играли в них вместе. Наши сестры-принцессы навевали на нас смертную скуку. Напрасно вышивали они для брата великолепнейшие одежды. С презрением смотрел Калила на их дары и лишь от возлюбленной своей сестры Зулкаис принимал кисейный шарф, ниспадавший ей на грудь, и повязывал им свои прекрасные локоны. Иногда сестры звали нас к себе в те двенадцать дворцов, которые им отдал отец, ибо он больше не надеялся на дюжину сыновей, а для нас с братом велел воздвигнуть еще один чертог, гораздо роскошнее. Его венчали пять куполов, и располагался он в густой роще, где каждую ночь устраивали грандиознейшие празднества. Отец являлся туда в сопровождении прекраснейших наложниц, и каждая несла в руках подсвечник с белой восковой свечой. Сколько же раз вид этих свечей, мелькавших меж ветвей, наполнял наши сердца грустью? Ибо все, что нарушало наш уединенный покой, вызывало в нас величайшее негодование. Гораздо слаще было нам прятаться среди листвы и слушать ее шелест, чем внимать песням и звукам лютни. Но наши сладостные грезы оскорбляли отца, и он силой принуждал нас возвращаться и участвовать во всеобщем веселье.

С каждым годом эмир обходился с нами все строже. Он не осмеливался совсем разлучить нас, ибо боялся, что это плохо повлияет на Калилу, но постоянно пытался завлечь моего брата в компанию сверстников и тем самым отвратить от наших исполненных неги прогулок. Во дворцовых дворах стали что ни день упражняться с луками и копьями, отдавая дань столь излюбленным арабами занятиям. Калила участвовал в этих забавах с большим пылом, но лишь для того, чтобы поскорее закончить состязание и вернуться ко мне. Оставшись вместе, мы в который уже раз перечитывали повесть о любви Юсуфа и Зулейхи и другие любовные стихи или, упиваясь минутами свободы, бродили по лабиринту дворцовых коридоров и любовались водами Нила, никогда не разнимая рук и не отрывая друг от друга взоров. В этих лабиринтах нас почти невозможно было найти, а мы только больше радовались, видя, какое беспокойство вызывают наши прогулки.

И вот однажды вечером, когда мы с нежностью отдавались обществу друг друга и веселились, словно дети, нам повстречался отец, который при виде нас содрогнулся.

– Почему же, – обратился он к Калиле, – почему же я вижу тебя здесь, а не в большом дворе, почему ты не стреляешь из лука и не объезжаешь коней, которые когда-нибудь понесут тебя в битву? Неужели солнцу, что изо дня в день поднимается в небеса, суждено увидеть, как ты расцветешь и увянешь, подобно чахлому цветку нарцисса? Тщетно пытаются ученые мужи подстегнуть