Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди тех, кто явился из далекого далека, был Абу Габдулла Гухаман, дряхлый отшельник из Великого песчаного моря. Росту в нем было восемь футов, а из-за нелепого телосложения и страшной худобы он походил на скелет, и потому вид его вызывал оторопь. Однако же этот скорбный и суровый живой остов вмещал благодетельнейшую и богоугоднейшую душу. Громовым голосом провозглашал Абу Габдулла Гухаман волю Пророка и открыто сокрушался, что владыка, который кормит, да еще и досыта, бедняков рисом, при этом почитает проклятые иероглифы. Имамы, муллы, муэдзины следовали за отшельником толпой и только и делали, что на все голоса возносили ему хвалу. Люди с радостью целовали его ноги, перепачканные песком пустыни. Более того – они даже собирали эти песчинки и, как великую драгоценность, помещали в янтарные сосуды.
Однажды отшельник так громко провозгласил истину, обличая гнусные дьявольские науки, что от его зычного голоса затрепетали огромные знамена перед дворцом. Чудовищный этот звук услышали даже в гареме. В Зале золотых решеток попадали без чувств евнухи и наложницы, танцовщицы замерли, не опустив ножку на пол, шуты так переполошились, что позабыли про свои ужимки, музыканты уронили наземь инструменты, а лежавшая в галерее Гуленди Бегум чуть не умерла от ужаса.
Пораженный стоял Абу Тахир Ахмад. Совесть заговорила в нем, попрекая гнусной страстью к идолопоклонничеству, и на несколько мгновений эмир преисполнился раскаяния и решил, что это ангел отмщения явился обратить его в камень – и не только его, но и всех его подданных.
Так и стоял он в галерее султанши, воздев руки к небесам, но потом очнулся и, призвав Шабана, спросил:
– Солнце не померкло в вышине, Нил мирно течет в своем русле, так что же значил этот чудовищный вопль, который потряс мой дворец?
– Господин мой, – отвечал богопослушный евнух, – то возопила сама истина, и возопила она устами достопочтенного Абу Габдуллы Гухамана, отшельника из Великого песчаного моря, вернейшего и усерднейшего слуги Пророка; за девять дней он преодолел три сотни лиг, чтобы вкусить твоего гостеприимства и поведать тебе то, что внушили ему небеса. Не пренебрегай же словами человека, который мудростью, благочестием и ростом превосходит умнейших, набожнейших и высочайших обитателей земли. Все твои подданные в восторге внимают ему. Торговцы бросили торговать. Все горожане бегут послушать его, позабыв свои собрания в городских садах. Сказители, восседающие возле городских фонтанов, остались в одиночестве, ибо все слушатели покинули их. Сам пророк Юсуф не сравнится с Абу Габдуллой Гухаманом в мудрости и способности прорицать будущее.
Услыхав это, эмир вдруг воспылал желанием спросить у Абу Габдуллы Гухамана совета о своих семейных делах, в особенности о тех великих планах, которые он лелеял, дабы помочь возвыситься еще не рожденным сыновьям. Абу Тахир Ахмад счел себя счастливцем, которому выпала редкая удача послушать настоящего живого пророка, ведь раньше эти богодухновенные люди попадались ему исключительно в виде мумий. А потому он решил позвать необычайного старца во дворец – нет, прямо в гарем. Ибо разве не призывали к себе некромантов фараоны древности? А ведь эмир во всем желал следовать их примеру. И вот Абу Тахир Ахмад милостиво приказал Шабану пойти и привести святого человека.
Преисполнившись радости, евнух поспешил сообщить отшельнику счастливое известие, и все, бывшие при том, возликовали и огласили двор криками одобрения, но сам Абу Габдулла Гухаман не выказал никакого удовольствия и не сказал ни слова; молитвенно сложив ладони, он обратил взор к небесам и впал в пророческий транс. Долго испускал отшельник глубокие вздохи, а потом вскричал громовым голосом:
– Да будет воля Аллаха! Я лишь творение его. Евнух, я готов последовать за тобою. Но пусть сломают ворота дворца. Ибо не пристало склонять голову слуге Пророка.
Не дожидаясь приказа, толпа тут же принялась за дело и в мгновение ока разломала искусно вырезанные ворота на куски.
Услыхав грохот, наложницы в гареме разразились громкими криками, а Абу Тахир Ахмад пожалел о своем любопытстве. Но все же он, хоть и с неохотой, приказал распахнуть перед великаном двери в гарем, опасаясь, что восторженные последователи пророка прорвутся в женские покои, полные вдобавок разнообразных сокровищ. Однако страхи оказались напрасными, ибо святой старец отослал всех прочь. Мне рассказывали, что, когда люди опустились на колени, желая получить его благословение, он сказал торжественно:
– Идите, мирно возвращайтесь в свои жилища и знайте: что бы ни случилось, Абу Габдулла Гухаман готов ко всему. – А потом, повернувшись к дворцу, вскричал: – Я иду к вам, о ослепительно сияющие купола, и пусть не случится здесь ничего такого, что запятнает вашу красоту.
Тем временем в гареме завершались спешные приготовления. Слуги расставили ширмы, задернули занавеси на дверях и повесили плотные пологи во внутренней галерее, чтобы скрыть от глаз султанш и их дочерей – юных принцесс.
Это привело обитательниц гарема в немалое волнение, и, когда отшельник, поправ ногами сломанные ворота, величественно вступил в Зал золотых решеток, все уже изнывали от любопытства. Не удостоив дворцовое великолепие даже мимолетного взгляда, Абу Габдулла Гухаман шагал вперед, скорбно уставясь себе под ноги. Наконец он добрался до галереи, где ждали наложницы. Женщины, которые ни разу не видели существа столь высокого, жилистого и костистого, завизжали и громко потребовали ароматных солей и укрепляющих настоек, которые помогли бы им вынести созерцание эдакого страшилища.
Ни малейшего внимания не обратил отшельник на воцарившийся переполох. Он угрюмо шагал вперед, пока навстречу ему не вышел эмир и, ухватившись за край его одежд, весьма церемонно не препроводил в ту галерею, что выходила на воды Нила. Тут же принесли чаши с засахаренными фруктами и традиционными напитками, но, хоть Абу Габдулла Гухаман и выглядел смертельно истощенным, он отказался от сластей и вин и заявил, что вот уже девяносто лет пьет лишь росу и питается только пустынной саранчой. Эмир счел такие предпочтения вполне уместными для пророка, не стал его уговаривать и тут же поведал о том, что тревожило его сердце, и рассказал,
