Лабиринт чародея. Вымыслы, грезы и химеры - Кларк Эштон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шабан слишком хорошо знал своего хозяина и потому не стал упорствовать. Он ушел отдавать необходимые распоряжения, но по пути тяжко вздыхал. Ему совершенно не хотелось отправляться на Страусиный остров, и он с неприязнью думал о Пальмолазе. Сам Шабан был истовым мусульманином и к придворным ученым мужам питал глубокое отвращение.
Все произошло слишком быстро. Из-за пережитых накануне волнений меня охватила сильная усталость, а потому я спала очень крепко. Меня так тихо подняли с постели и так осторожно отнесли на берег, что пробудилась я, лишь когда лодка уже отдалилась от Каира на четыре лиги. Меня растревожило громкое журчание воды. В полусне мне помстилось, будто я выпила то снадобье, про которое рассказывал Калила, и теперь душа моя покидает наш мир. Так я и лежала в лодке, предаваясь этим причудливым фантазиям и не осмеливаясь открыть глаза, а потом вытянула руку в поисках брата, который должен был лежать подле меня. Вообрази же мои ужас и изумление, когда вместо его прекрасной нежной ладони мои пальцы коснулись мозолистой лапы евнуха, что правил лодкой и был даже старше и уродливей Шабана.
Я села с пронзительным криком. Вокруг раскинулись пустынные небеса и воды реки, окаймленные голубоватыми берегами. Ярко светило солнце. Под лазурным небосводом ликовала вся природа. Тысяча речных птиц порхала среди нимфей, меж которых проплывала лодка; огромные желтые цветы сияли золотом и источали сладкий аромат. Но мне не было дела до всех этих красот, и сердце мое не возрадовалось, а наполнилось мрачной тоской.
Оглядевшись, я заметила своих невольниц, сидевших тут же с потерянным видом, и Шабана, который с гримасой недовольной, однако властной принуждал их молчать. На кончике языка у меня вертелось имя Калилы. И вот со слезами на глазах я произнесла его вслух и спросила, где он и что станется со мной. Но Шабан не ответил – лишь приказал евнухам посильнее налечь на весла и затянуть египетскую песню. Проклятые евнухи, в такт погружая весла в воду, запели так громко и так дружно, что мой бедный и без того смущенный разум пришел в еще большее смятение. Лодка стрелой неслась по речной глади. Тщетно молила я гребцов остановиться или хотя бы сказать мне, куда мы плывем. Безжалостные негодяи остались глухи к моим мольбам. Чем громче я просила, тем громче они пели свою гнусную песню, заглушая мои крики. И Шабан хрипел и скрипел громче прочих.
Невозможно выразить, какие мучения я испытала, какой ужас ощутила, оказавшись вдали от Калилы в лодке, которую несли вперед страшные воды Нила. С наступлением ночи объявший меня страх сделался еще сильнее. С невыразимым ужасом я наблюдала, как солнце тонет в воде и тысячи золотых лучей дрожат на речной зыби. Мне вспомнились тихие вечерние часы, что мы проводили с Калилой, и, закрыв лицо покрывалом, я предалась отчаянию.
Вскоре раздалось тихое шуршание. Лодка заскользила среди прибрежного камыша. Шабан выпрыгнул на берег, гребцы наконец смолкли, и воцарилась глубокая тишина. Вскоре верховный евнух вернулся и отнес меня в шатер, воздвигнутый в нескольких шагах от воды. Там горели лампады, земля была устлана тюфяками, посередине стоял столик со всевозможными яствами и лежал огромный открытый Коран. Я ненавидела святую книгу. Обучавшие нас мудрецы частенько высмеивали ее, и мы с Калилой никогда ее не читали. Поэтому теперь я с отвращением швырнула ее наземь. Шабан принялся было отчитывать меня, но я накинулась на него и заставила умолкнуть. Потом мне еще не раз удавалось проделывать этот фокус во время нашего долгого путешествия.
Каждый следующий день почти в точности повторял предыдущий. Бесконечно плыли мы среди нимфей, птичьих стай и бесчисленных, сновавших туда-сюда по реке торговых лодчонок.
Наконец равнина осталась позади. Как и бывает с несчастливцами, я смотрела только вперед и не сводила глаз с горизонта, и вот однажды вечером там воздвиглось нечто огромное, гораздо выше и причудливее пирамид. То были горы. Их вид внушал испуг. Меня поразила ужасная мысль: а вдруг отец отослал меня в страшный край арапов, где правит чернокожий царь, и там меня принесут в жертву идолам, которые, если верить россказням мудрецов, охочи до принцесс. Заметив, что я растревожилась еще пуще, Шабан наконец сжалился. Он рассказал мне, куда мы плывем, а также о том, что отец желает разлучить нас с Калилой, но не навсегда, пока же мне предстоит встретиться с удивительным человеком, прозываемым Пальмолазом, величайшим сказителем на всем белом свете.
Услышав это, я немного успокоилась. Сердце мое умастила бальзамом надежда, пусть и робкая, снова когда-нибудь увидеть Калилу, и мне было отрадно узнать, что меня будет развлекать историями сказитель. Более того, рассказ об уединенном Страусином острове потакал моей романтической натуре. Если уж меня разлучили с тем, кто мне дороже жизни, лучше уж смиряться с печальной судьбой в глуши, чем среди сияющего шумного гарема. Вдали от грубых и легкомысленных забав я была готова всецело отдаться сладким воспоминаниям о прошлом и погрузиться в томные грезы, чтобы снова увидеть, пусть и в мечтах, возлюбленного Калилу.
Целиком занятая этими мыслями, я больше не обращала внимания на горы, которые все приближались и приближались. Все теснее смыкались скалы вокруг реки, и вскоре они уже закрывали небо. Я видела невероятно высокие деревья, чьи переплетенные корни доставали до самой воды. Слышала, как шумит река на стремнинах, глядела на кипящие пенные водовороты, от которых поднимался тонкой кисеей серебристый туман. Сквозь его завесу я наконец различила зеленеющий впереди невеликий остров, по которому степенно разгуливали страусы. Мы еще немного приблизились, и
