Цепной щенок. Вирус «G». Самолет над квадратным озером - Александр Бородыня

— Клептомания? — почему-то удивилась Маруся.

— А что? Ну скажите, что он у вас пытался украсть?

— Не он, а она!

— Ну она, что у вас пыталась украсть? — Улыбка стала еще добродушней. — Ну?

— Мыло, — сконфуженно сказала Маруся. — Зубную щетку… Блокнот взяла со стихами.

— Ну вот! Вот, а какая ей выгода в вашем блокноте?

— В моем блокноте новые стихи! — сказал Олесь, распахивая дверь и пропуская капитана в приемную.

В приемной юный адъютант все так же чистил китель и посверкивал глазами. За квадратным большим окошком сияло гладко море, острова с этой стороны видно не было. А тоненькие стрелки на круглых настенных часах указывали, что до завтрака остались какие-то две минуты.

21

Тяжело, как огромный железный кит, развернувшись, «Казань» пришвартовалась к высокому металлическому причалу. Пошла небольшая волна, и закрепляющие тросы заскрипели неприятно в своих пазах. Лишенное хода, судно вдруг оказалось совершенно беспомощно, и страшно было себе представить, что произойдет с ним в таком положении, например, баллах при пяти-семи.

Ветра никакого не было, и вдруг он появился, налетел, как удар короткого ножа в открытое лицо. Рефлекторное движение рук поднимающих воротник, оказалось слишком медленно, налетел еще раз и выбил из глаз слезы. Несколько человек, стоящих на палубе теплохода, без желания и без горя плакали, глядя на монастырские тяжелые купола и простор острова. Уже стоящему на палубе в ожидании берега поэту все здесь показалось абсолютно подлинным, настоящим, купола, деревья, хилые домики деревни, все настоящее, вне времени, вне пространства. Ненастоящим здесь был только теплоход, он сам, стоящий на палубе, и горячая рука Маруси в его руке. Ненастоящим, пришлым из какого-то другого пространства был и военный маленький бомбардировщик, опять возникший над морем, — сверкающая опасная точка, удерживаемая в прозрачном воздухе и в сознании постоянным гулом реактивного двигателя. Остров был отдельно, самолет и теплоход были вместе.

— Опять! — прошептала Маруся, зажмуриваясь против солнца, приоткрывая глаза и пытаясь увидеть за блеском купола точку самолета. — Опять он!

— Опять, — сказал Олесь. — Теперь он от нас уже никогда не отстанет.

— Почему?

— Потому что мы прибыли.

Спустили трап, и скопившаяся на верхней палубе толпа пассажиров моментально ссыпалась по нему вниз на железный морской перрон. Все разговоры были о ветре и о целебности холодного воздуха. Никто из туристов почему-то не испытывал беспокойства. На пирсе уже стояли несколько местных экскурсоводов, готовых к работе, в отличие от прибывших, они привыкли к такой погоде и не кривили лиц под ножевыми ударами ветра.

Самолет медленно перемещался в небе. Туристы не смотрели на самолет, зато летчик, законсервированный в удобном кресле, не без любопытства разглядывал туристов. Он знал, что через секунду опущенные в воротники подбородки будут задраны вверх, а слезящиеся глаза наполнятся ужасом. Он не видел ни подбородков, ни глаз, ни носов, он видел лишь раскатившиеся по узкому прямоугольнику пирса разноцветные горошины. Он видел морское судно, похожее на белую дрожащую рыбу. Между ботинок летчика находился специальный нижний иллюминатор, и сквозь его круглое стеклышко он видел все, как карту. По точно такой же цветной карте в кабинете баллистики отрабатывалось учебное бомбометание. Разница заключалась в том, что в кабинете баллистики на карту были нанесены разноцветные стрелочки, а сама она была черно-белой, здесь же вся карта была цветной, а стрелочки отсутствовали вовсе.

Ориентируясь по красной меняющейся цифре в левом углу специальных своих очков, цифра отмечала отсчет секунд, он не без холодного удовольствия точно в запланированный момент перенес ногу в ботинке немножко вправо и вверх, перебросил четыре тумблера, нажал кнопку и надавил мягко педаль бомбометания.

Остров, казалось, мелко задрожал от вибрации. Один из местных экскурсоводов привычно поскреб в затылке, запустив руку глубоко под широкую шапку. А Валентина, так же, как и экскурсовод, знакомая с местными шутками, воспользовалась всеобщим непониманием и ужасом, для того чтобы пройтись по ближайшим карманам. На этот раз ей достался кожаный кошелечек с тремя рублями, брелок с ключами от машины и небольшая пластмассовая расческа. Клептоманка была просто счастлива и благодарна этим регулярным военным учениям. Она показала поднятый большой палец капитану-директору, и тот в ответ задиристо подмигнул.

Из брюха военной машины выпрыгнуло несколько учебных бомб одна за другой, как маленькие железные огурцы. С воем железные, ничем не начиненные болванки полетели вниз в воду.

«Бомбят! — зажмуриваясь уже не от ветра, а от неожиданности, подумал поэт. — Но не должны они здесь бомбить. Здесь военный аэродром. Не могут же они сами себя бомбить? Хотя, что мы о них знаем? Что мы знаем о том, что они могут?»

Волны разбивались о пирс и опять достигали людей, обжигая мелкими ледяными брызгами их разгоряченные ужасом лица. Местные экскурсоводы, не скрывая кривых улыбок, ожидали, когда пройдет шок, чтобы приняться за объяснения и за свои одинаковые лекции.

На мостике «Казани» стоял настоящий капитан Казанец Петр Викторович. Ботинки на капитане опять не были завязаны, но этого никто не видел, зато спокойное строгое лицо капитана могло при даже мимолетном взгляде успокоить кого угодно. Маруся зажимала уши руками, вой все же был непереносимый. Концы ее шарфа, так же как и на пирсе в Архангельске, подметали мокрый металл. Она наклонялась то вперед, то назад, на этот раз она не испытывала никакого придуманного восторга, а хотела только, чтобы кончилось поскорее. Старичок Николай Алексеевич неожиданно для самого себя зажал уши и присел на корточки, будто маленький мальчик, пытаясь спрятать голову в коленях. Трое парней из Афганистана, успевшие уже вытащить на пирс гроб со своим четвертым товарищем, о чем-то без особых эмоций разговаривали, потирая руками в кожаных перчатках свои сильно отекшие лица, им все это было просто и привычно. Ухо «афганца» учебную гранату от боевой отличало безошибочно.

В круглое окошечко между своих ботинок летчик видел, как разноцветные горошины после нажатия педали перестали раскатываться по пирсу, а застряли каждая в своей маленькой лунке.

Бомба-болванка достигла наконец воды и, ухнув, проскочила вниз под волну, вырвав из моря белый жутковатый фонтан.

По трапу спускался, зачем-то пританцовывая, руководитель ансамбля архангельской филармонии Волчек, а за ним следовали легкие, как перышки, даже в своих обширных светлых шубках девочки-акробатки, в руках они несли большие коробки, вероятно, с реквизитом. Ансамблю происходящее тоже не было в новинку.

«Будет! Будет концерт на месте казни, — отметил Олесь и вытащил свой блокнот. — Пляски скелетов на Секирной горе!..»

— Сволочи! — сказал кто-то из туристов дрожащим басом. — Это же надо так человека напугать…

— Тоже своего рода аттракцион! — парировал другой. — В Англии специально концлагеря строят, чтобы получить острое мазохистское удовольствие.

— Так это, наверно, очень дорого? — спросила какая-то женщина. — В валюте?

— Это у них дорого. У нас советы, у нас бесплатно! Разрыв сердца, правда, получить можно, зато ни копейки не попросят за острое удовольствие…

«Учебное бомбометание… — подумала Маруся, помогая Николаю Алексеевичу подняться на ноги. — Учебный пожар… Сколько же можно учиться! — Она была зла на себя, на дурацкий страх. — Все учимся, учимся, учимся… Дураки!»

22

Черный тонкий фломастер летал по листу, рука перебрасывала страницу, новый рисунок перечеркнут, в углу очень-очень мелко несколько строк. Олесь прикусил губу, пытаясь сосредоточиться только на себе, на своем собственном состоянии, но голос экскурсовода, назойливый и однородный, проникал внутрь, в мозг, запутывал рисующую руку.

— Но в тридцать седьмом году уже не церемонились. Соловецкий лагерь, официально определенный как лагерь смерти, был подобием Освенцима с той лишь разницей, во-первых, что смерть здесь предполагалась не для евреев, а для русских, и, во-вторых, смерть здесь изготовлялась чисто русскими способами…

«Бред какой, — наконец соизволив услышать голос экскурсовода, подумал Олесь. — Разве смерть можно изготовить? Изготовить можно труп из живого человека, в конце концов, пепел? Но изготовить смерть — это то же самое, что, скажем, изготовить любовь… Впрочем… Впрочем… — Рука моментальным движением вывела острый профиль экскурсовода, он был без шапки, он был молод, он был горяч, как дюжина беснующихся монахов. — Впрочем, если можно изготовить любовь, вероятно, можно изготовить и смерть».