Ты следующий - Любомир Левчев

Поскольку пассажиры первого класса выходят первыми, а садятся последними, не было никакой опасности столкнуться с Анджелой. Встреча произошла уже в аэропорту, в зале транзитных пассажиров. Тут уже не было никакого митинга по поводу прилета чернокожих героев. Наоборот – полуночный аэропорт был пуст. Когда Анджела, Кендра и Франклин увидели меня, они чуть не упали в обморок от удивления. Я не смог им объяснить, что мы летим одним рейсом. Чтобы сделать что-нибудь понятное, я купил всем кофе. А когда объявили, что пассажиров нашего самолета просят пройти на посадку, по тому, как Анджела со мной попрощалась, стало ясно, что она не воспринимает меня как своего попутчика. Второй класс поднимался по трапу в хвостовой части самолета.

Спустя еще несколько часов мы сели в Гаване. Несмотря на полуночный час, в аэропорту бушевал огромный митинг. Под портретами чернокожей красавицы толпа пела новую песню, сочиненную специально в ее честь. Мы остались запертыми в самолете еще на час и наблюдали за фиестой в иллюминаторы. Если бы я увидел эту картину в небесах, я бы воспринял ее хладнокровнее. Мне ведь знакомы видения Тинторетто и Микеланджело. Но здесь – этот черный апокалипсис сводил меня с ума. Только после того, как ураган восторга поутих, выпустили и остальных пассажиров. Нас встречали Мария-Тереса Малмиерка, наш посол Ангел Будев, атташе по культуре и другие. Немного погодя подъехал и Луис Гонсалес Мартурелус – главный координатор Комитета по защите революции, по приглашению которого мы и приехали. Вот только наш багаж из Праги еще не прибыл. Кубинцы выглядели такими усталыми, что я предложил больше не ждать. Нас поселили в большом отеле “Гавана Либре” (прежде – “Гавана Хилтон”), который открылся новогодним балом того же 1 января, когда революционные отряды Фиделя захватили столицу. Рассказывают, что с балкона этой гостиницы скрылся на вертолете от преследователей диктатор Батиста. Но на Кубе, как и во всей Латинской Америке, расстояние между правдой и легендой совсем невелико.

От перевозбуждения я долго не мог заснуть. И не потому, что обстановка была слишком шикарной. Номер 6 на 18-м этаже (до крыши еще 7 этажей). Огромные апартаменты с огромным балконом, с которого открывается вид на нечто темное, таинственное и притягательное, как смысл жизни. Я искупался и побрился. И тут стало светать. С рассвета и началось мое открытие Гаваны. Фантастическое впечатление! Город, который выходит из океана ночи и запутывается в цветах, совсем не похожих на наши. Наконец я уснул.

Ближе к обеду меня разбудил Марио Кастилиано, гордый мулат – наш переводчик и сопровождающий. Я ел лягушачьи лапки (размером больше куриных ножек) с белым чилийским вином. Салат был из дыни или чего-то похожего.

В 15 часов состоялась наша первая встреча с Национальным управлением комитетов в защиту революции. На ней присутствовало все руководство во главе с Луисом Гонсалесом. Из его сообщения мне стало ясно, что их главной задачей на настоящий момент является создание “микробригад”, которые организовывали бы всех заниматься всем подряд. От сафры (сбора сахарного тростника) до сафры. Я с грустью понял, что они стремятся перенять наш подход.

(Гертруда Стайн говорила об американских чернокожих революционерах, что, потеряв вместе со своей африканской родиной все существенное, они борются за бессмысленные вещи.)

После этого первого знакомства кубинцы повели нас приодеться, потому что наш багаж все никак не находился. Я был категорически против, но Лалю посоветовал мне не обижать хозяев. Вот так мы и попали в магазин, который вообще-то был складом. На Кубе в то время не существовало других магазинов. Торговлю словно бы полностью заменило собой снабжение (как при советском военном коммунизме, которого в нашей Восточной Европе, слава богу, кажется, не наблюдалось). Большинство общественных услуг были все еще бесплатными. Деньги теряли смысл. Впрочем, циркулировало несколько видов денежных знаков, так что лучше я воздержусь от обобщений. Некогда известные гаванские магазины, предназначенные для самых богатых в мире туристов, сейчас стали клубами или были переделаны под жилье. На нашем складе нам дали примерить по паре брюк и по две рубашки. Боюсь, этот набор полагался одному кубинцу на целый год. Марио Кастилиано воспользовался случаем, чтобы попробовать убедить нас в том, что, пока мы находимся на Острове свободы, нам очень желательно отказаться от европейских пиджаков и особенно галстуков. “Эти штучки-дрючки не для официальных мест…” – ворчал Марио. Когда мы с Лалю, одетые во все новое, посмотрели друг на друга, то прыснули со смеху. Мы были неузнаваемы – или, точнее говоря, неотличимы от всех остальных.

После ужина нас отвели на большую сиесту по случаю завтрашнего 28 сентября – одного из праздников революции. В этот день двадцать лет назад с балкона бывшего президентского дворца Фидель Кастро объявил о создании комитетов в защиту революции, которые все еще олицетворяли власть на Кубе. Сейчас на площади перед дворцом ожидался гала-концерт и танцы. В эти дни люди по всей стране ходили в белых самодельных касках из картона, символизирующих строительство социализма, и в красных платках на шее, символизирующих революционную бдительность. Думаю, нет другого такого народа, который смог бы устроить подобный всеобщий политический карнавал. Прослушав пламенную речь товарища Эстрады, мы с Марией-Тересой пошли бродить по улицам Гаваны. Она хотела убедить меня в том, что праздник был повсеместным. А может, сама хотела увериться, что организаторскую работу провели на высшем уровне. Даже на самых маленьких улочках фиеста оказалась абсолютно натуральной. Песни становились все лиричнее. Гитару уже не заглушали крики. А те, кто танцевал, очевидно, были поголовно влюблены. Все большие или маленькие кубинские фиесты походили на свадьбу. Как будто сама Куба в этот миг выходила замуж, а мы были лишь детьми, которые подпрыгивают в сторонке, обезумев от воодушевления. Но за кого же выходила замуж Куба?

Всю ночь я ворочался с боку на бок в огромной кровати. Мне снились фиесты, в конце которых появлялся Хемингуэй и стрелял в воздух из ружья, как наш сторож на цыганской свадьбе.

На другой день (уже 28 сентября) в обед мы пошли в таверну Хемингуэя – в знаменитую “Бодегиту дель Медио”. Это история, которую я люблю вспоминать, потому что она венчала собой одну из самых моих фатальных иллюзий.

Нас встретил сухонький старичок Мартинес – в прошлом основатель и владелец заведения. Помещение напоминало бар из ковбойских фильмов.

– Эрнест обычно садился вот сюда… – начал свой рассказ Мартинес. – Он приходил утром выпить по мохито с друзьями. Правда, не всегда ограничивался одним бокалом. Как-то он упал со стула. У него было много друзей. Потому он и подал мне идею открыть “Бодегиту”. “Мартинес, – сказал мне Эрнест, – они постоянно приходят ко мне домой и совершенно не дают работать. Открой-ка ты таверну, чтобы мы собирались там, а не у меня дома!” И когда таверна была открыта, он написал мне стихотворение на стене:

Mi mojito

en-la-Bodegita

y

mi daiquiri

en-el Floridita.

Вот и все стихотворение. Мой мохито в “Бодегите”, а мой дайкири во “Флоридите”. “Флоридитой” называлась соседняя таверна. Дайкири мамби (или просто дайкири) делается из сока половинки лимона, 1 ложки сахара и 42 граммов белого рома. Льда, смолотого в пену, кладется как можно больше. Реклама утверждает, что это самый лучший прохладительный напиток, который вы когда-либо пробовали. Мохито же – это то же самое плюс erba Buena , которая есть не что иное, как мята перечная. В сочетании друг с другом эти простые вещи превратились в некий мистический ритуал. Кажется, что, подобно царю Мидасу, который превращал все, к чему он прикасался, в золото, Хемингуэй превратил все в легенду. И эту тень славы невозможно было стереть. В Париже или в Мадриде любое заведение, в которое когда-либо заходил писатель, спешило этим похвастаться. (Дора даже обнаружила ресторан недалеко от Пласа Майор, на дверях которого висела табличка: “Сюда никогда не заходил Хемингуэй!”).

После того как мы выпили по мохито за барной стойкой, Мартинес отвел нас во внутреннее помещение, где можно было сесть за столик. К потолку на крючке был подвешен стул. И каждый, кто был здесь, как и я, впервые, спрашивал, что это означает. Тогда официант или кто-нибудь из завсегдатаев рассказывал историю про одного журналиста, корреспондента-путешественника, охотника за новостями, который долгое время жил в Гаване, а потом был отправлен на какой-то из европейских фронтов под Гвадалахарой. “Бодегита” к тому времени уже превратилась в его кабинет – или в наблюдательный пункт. И вот журналист попросил Мартинеса проследить, чтобы никто не садился на его стул, пока он не вернется. Старый идальго тут же подвесил стул к потолку. Но журналиста убили. И стул стал памятником, который каждый день рассказывает его историю.