Дикие лебеди - Юн Чжан

В конце 1968 года всех китайских студентов скопом «выпустили» из университетов без всяких экзаменов и распределили на работу по всей стране. Янь и Юна предупредили, что, если они не отступятся от нашего отца, на достойное будущее они могут не рассчитывать. Они не сдались. Янь послали на маленькую шахту в горах на востоке Сычуани. Хуже этой работы, с примитивными условиями труда, с практически отсутствующей техникой безопасности, сложно было придумать. Женщины, как и мужчины, заползали в забой на карачках и вытаскивали оттуда корзины с углем. Судьба Янь отчасти отражала извращенную риторику эпохи. Мадам Мао утверждала, что женщины должны работать точно так же, как и мужчины, один из популярных лозунгов гласил: «Женщина может держать половину неба». Но женщины знали, что это равенство означало для них тяжелый физический труд.

Сразу же после того, как расправились со студентами, мы, ученики средней школы, узнали, что нас пошлют в дальние деревни, в горы — надрываться на полях. Мао желал навечно сделать из меня крестьянку.

22. «Преобразование мышления через труд»: В отрогах Гималаев (январь — июнь 1969)

В 1969 году нас с родителями одного за другим выслали из Чэнду в самые глухие места Сычуани. Вместе с нами в деревню отправили миллионы горожан. Таким образом власти избавлялись от молодежи, бесцельно бродящей по улицам и хулиганящей от скуки, и обеспечивали «будущее» таким взрослым, как мои родители. Старым чиновникам, ставшим ненужными после того, как Мао создал ревкомы, нашли применение на тяжелых работах.

Маоистская риторика гласила, что нас посылают в деревню на перевоспитание. Мао утверждал, что всем и каждому необходимо пройти «идейное перевоспитание через труд», хотя не раскрывал связи между двумя этими понятиями. Конечно, никто не просил пояснений. Даже капля сомнений считались изменой родине. На самом деле все в Китае знали, что тяжелый физический труд, тем более в деревне, — наказание. Бросалось в глаза, что им не занимается никто из свиты Мао, а также члены только что созданных революционных комитетов, офицеры — и почти никто из их детей.

Первым из нашей семьи выслали отца. В самом начале нового 1969 года его отправили в уезд Мии в местности Си — чан, в восточных отрогах Гималаев. Теперь в этом отдаленном районе расположена китайская база запуска спутников. От Чэнду его отделяет около 450 километров; в те дни железнодорожного сообщения не было, приходилось четыре дня добираться на грузовике. В древности людей ссылали сюда на погибель, потому что здешние горы и воды дышали таинственными «ядовитыми испарениями», говоря современным языком, таили в себе субтропические болезни.

Тут учредили лагерь для бывших работников администрации. По всему Китаю построили сотни таких лагерей. Они назывались «школами кадров», но не говоря уже о том, что школами они не были, они предназначались не только для чиновников. Сюда же направлялись писатели, ученые, учителя, врачи и актеры, ставшие «бесполезными» для невежественного режима Мао.

Из партработников в лагеря, помимо «попутчиков капитализма» вроде моего отца и других классовых врагов, высылались и записавшиеся в «бунтари», потому что новый Сычуаньский революционный комитет очевидным образом не мог вместить их всех, вакансии заполнили цзаофани — выходцы из других слоев: бывшие рабочие, студенты и военные. «Идейное перевоспитание через труд» оказалось удобным решением проблемы лишних цзаофаней. Мало кто из отдела отца остался в Чэнду. Товарищ Шао стала заместителем заведующего отделом пропаганды Сычуаньского ревкома. Все «бунтарские» организации были распущены. «Школы кадров» отличались от концлагерей или Гулага — их обитатели пользовались ограниченной свободой, но содержались в изоляции и должны были заниматься тяжелым физическим трудом под строгим надзором. Поскольку все пригодные для сельского хозяйства местности в Китае плотно заселены, горожан можно было сослать только в засушливые или горные районы. Предполагалось, что они будут производить продовольствие и обеспечивать себя сами. Им по — прежнему платили зарплату, в этих суровых местах почти бесполезную.

За несколько дней до поездки отца выпустили из заключения, чтобы он к ней подготовился. Единственное, чего он хотел, — увидеть жену. Мама все еще находилась под арестом, отец думал, что никогда ее не увидит. Он написал в ревком прошение о свидании самым смиренным тоном, на какой был способен. Ему отказали.

Кинотеатр, где содержалась мама, располагался на некогда самой оживленной улице Чэнду. Теперь магазины пустовали, но поблизости из — под полы торговали радиодеталями, так что Цзиньмин иногда видел нашу маму в колонне заключенных, с миской и палочками в руках. Столовая в кинотеатре работала не каждый день, поэтому иногда узников водили на обед в другое место. После открытия Цзиньмина мы время от времени поджидали маму на улице. Иногда ее не было среди заключенных, и тогда нас снедало беспокойство. Мы не знали, что в эти часы надзирательница — психопатка морит ее голодом. Но в один из следующих дней нам удавалось ее увидеть среди дюжины других угрюмых, молчаливых людей со склоненными головами, с белыми нарукавными повязками, на которых чернели четыре зловещих иероглифа: «бычий черт, змеиный демон». Мы с отцом несколько раз ходили на ту улицу и ждали с рассвета до полудня, но мама не появлялась. Мы ходили взад — вперед по заледеневшему тротуару и притопывали, чтобы согреться. Однажды утром мы в очередной раз смотрели, как из — под густого тумана появляются мертвые бетонные здания, и вдруг увидели маму. Она знала, что дети часто ждут ее на этом месте, и быстро взглянула, пришли ли мы на этот раз. Они с отцом встретились глазами. Их губы дрогнули, но остались немыми. Родители лишь неотрывно смотрели друг на друга, пока охранник не заорал на маму, чтобы она опустила голову. Отец всё смотрел ей вслед, хотя она давно уже скрылась из виду.

Через несколько дней отец уехал. Несмотря на всю его сдержанность, я чувствовала, что нервы его на пределе. Я очень боялась, что он вновь потеряет рассудок от физических и душевных мук, которые ему придется переносить в одиночестве, вдали от семьи. Я твердо решила присоединиться к нему, но попасть в Мии было крайне сложно — сообщение с такими отдаленными местностями находилось в параличе. Поэтому известие, что нашу школу отправляют в Ниннань, всего в восьмидесяти километрах от его лагеря, необычайно меня обрадовало.

В январе 1969 года всех учеников чэндуских средних школ сослали в сычуаньские деревни. Нам предстояло жить среди крестьян и «перевоспитываться» ими, — в какой именно области, не пояснялось, но Мао всегда придерживался той точки зрения, что сколько — нибудь образованные люди стоят ниже неграмотных крестьян и должны учиться у них. Одно из его изречений гласило: «У крестьян руки грязные, а ноги измазаны навозом, но они гораздо чище интеллигентов».

В школах, куда ходили мы с сестрой, училось много детей «попутчиков капитализма», поэтому нас отправили в совсем богом забытые места. Все дети работников ревкомов остались в городе. Они пошли в армию — это была единственная и гораздо лучшая альтернатива деревне. С этого времени одним из самых явных признаков власти стала возможность устроить детей туда.

В общей сложности в ходе одного из величайших перемещений населения в истории человечества в деревню было отправлено около пятнадцати миллионов юношей и девушек. О существовании порядка внутри всеобщего хаоса свидетельствовала прекрасная организация перевозки. Всем выдали субсидию на покупку одежды, одеял, простыней, чемоданов, сетки от комаров и полиэтиленовых чехлов для постельного белья. Нас предусмотрительно снабдили кедами, флягами и фонарями. Большую часть этих товаров изготовили специально для нас, так как магазинные полки были пусты. Дети из бедных семей могли подать заявление на дополнительную финансовую помощь. В течение первого года государство обеспечивало нас деньгами на карманные расходы и продовольственным пайком, в том числе рисом, растительным маслом и мясом. Все это выдавалось в деревне, к которой мы были приписаны.

Еще во времена «Большого скачка» крестьян объединили в коммуны, состоявшие из некоторого количества деревень и включавшие в себя от двух до двадцати тысяч хозяйств. На ступень ниже, чем коммуна, находились производственные бригады, ведавшие несколькими производственными звеньями. Производственное звено примерно соответствовало одной деревне и являлось основной единицей сельской жизни. К каждому звену приписывалось до восьми учеников нашей школы, и нам разрешалось выбрать себе компанию. Я выбрала подруг из класса Пампушки. Сестра решила ехать не со своей школой, а со мной: присоединяться к родственникам также позволялось. Цзиньмин, учившийся в моей школе, остался в городе — ему еще не исполнилось шестнадцати. Пампушка как единственный ребенок в семье тоже не поехала.