«Если», 2002 № 05 - Брайан Плант

И вчитался в стихотворение.

Жизнь моей мамы, открывал измученную русскую душу хороший югославский поэт Саша Петров, крепко связана с жизнью величайшего вождя революции. Ленин рвался в Смольный, мама рвалась из Смольного. Большевики Ленина — в Крым, благородные девицы-смолянки — из Крыма.

Ага, подумал я, «Сибирские огни» сомлеют от такого стихотворения. У них там в редакции все с деревьев попадают.

Я внимательно вчитывался в звучные строфы. Я искренне хотел познакомить читателей старейшего советского толстого журнала с замечательным югославским поэтом Сашей Петровым. Мало ли что жизнь его мамы неудачно пересеклась с жизнью вождя. Не ей одной так не повезло, все же из благородных девиц. На сербском — племенитих.

Хороший поэт Саша Петров!

Я увлекся. Меня трогала его интонация. Я увидел стихотворение «Чингисхан перед микрофоном» и обрадовался. Вот оно! Саша Петров в этом стихотворении вскрывает, наверное, всю подноготную этих сверхмодных реакционных групп! Такое стихотворение напечатают даже «Сибирские огни» — журнал старейший, советский, активно вырождающийся.

Но я рано радовался. Луна в стихах Саши Петрова сияла «улыбкой коммуниста, по ошибке ЦК загнанного на Два метра под землю». Взвод косоглазых стрелков с Лубянки «расстреливал не Переца Маркиша, а поэзию идиша». Ну и все такое прочее. В «Сибирских огнях» все действительно с деревьев бы попадали, принеси я такое!

Но сверкнула надежда. «Зимняя элегия»… Да еще с эпиграфом из Пушкина: «Зима. Шта да радимо на селу?»

Зима, вчитывался я.

Крошечный американский городок Коламбус.

Лекции отчитаны, тоска, дождь. Звонит телефон, дружеский голос: «Саша! Какого хрена? Что ты делаешь в этих сраных Штатах? Вернись на родной Ядран, вернись на солнечную Адриатику! Там жизнь, там движение, там речь родная славянская! Зачем тебе этот дождливый Коламбус?»

Вот оно!

Вот прекрасные стихи, будто специально написанные для старейшего советского толстого журнала. Если бы только не странный телефонный собеседник поэта… Его голос сразу насторожил меня… «Твой Иосиф…»

1983 год.

Толстые и тонкие журналы, коптящие одинаково густо и мрачно.

Представляю на страницах «Сибирских огней» имена Саши Петрова и Иосифа Бродского. Случись такое, не только в редакции журнала, а наверное, и в ЦК бы все с деревьев попадали.

Б. Н. Стругацкий (письмо от 18.VIII.88): «…Писать фантастику мы начали потому, что любили (тогда) ее читать, а читать было нечего — сплошные «Семь цветов радуги». Мы любили без памяти Уэллса, Чапека, Конан-Дойла, и нам казалось, что мы знаем, как надо писать, чтобы это было интересно читать. Было (действительно) заключено пари с женой Аркадия Натановича, что мы сумеем написать повесть, точнее — сумеем начать ее и закончить, — так все и началось. «Страна багровых туч» после мыканий по редакциям оказалась в Детгизе, в Москве, где ее редактировал Исаак Маркович Кассель после одобрительных отзывов И. Ефремова (который тогда уже был Ефремовым) и Кирилла Андреева, который сейчас забыт, а тогда был среди знатоков и покровителей фантастики фигурой номер один. Иван Антонович в те времена очень хорошо к нам относился и всегда был за нас. В Ленинграде нас поддерживали Дмитревский, работавший в «Неве», и Брандис — в то время чуть ли не единственный спец по научной фантастике. Правда, Дмитревский так и не опубликовал нас ни разу, а Брандис все время упрекал Стругацких, что у них «машины заслоняют людей», однако же оба они были к нам неизменно доброжелательны и никогда не забывали упомянуть о нас в тогдашних статьях своих и обзорах. Сопротивления особого я не припоминаю. Ситуация напоминала сегодняшнюю: журналы печатали фантастику охотно, хотя и не все журналы, а в издательства было не пробиться. Помнится, что нас тогда раздражало, было абсолютное равнодушие литературной критики. После большой компании по поводу «Туманности Андромеды» эти критики, видимо, решили, что связываться с фантастикой — все равно что живую свинью палить: вони и визгу много, а толку никакого. Мы тогда написали несколько раздраженных статей по этому поводу — все доказывали, что фантастика всячески достойна внимания литературоведов. Однако эти статьи напечатать не удалось…»

Ну, эти валентности еще не совсем у меня были заняты, когда, к изумлению моей мудрой жены, я получил письмо из сибирского города Тайга. Группа «Поиск» школы № 2 сообщала, что ее члены упорно и давно разыскивают знаменитых людей, когда-либо заканчивавших указанную школу. Неважно, как они учились. Известно, Эйнштейн в школе был тугодумом, а писатель Эмиль Золя буквально боролся за удовлетворительную оценку. Совсем неплохая компания, намекнул я жене. Надо съездить. Там у них традиционный вечер. А еще там создан литературный музей, а в нем собраны книги и некоторые вещи, связанные с моим именем.

— А какие там вещи связаны с твоим именем? — удивилась жена.

Я замялся. Почему-то вспомнилось чучело сыча, всегда стоявшее на шкафу в физкабинете, и скелет из папье-маше, на голый череп которого мы набрасывали кепку или шапку, в зависимости от сезона. Они там, в Тайге, прочли все мои книги, объяснил я жене. Теперь хотят встретиться.

— Ну, поезжай, — загадочно ответила моя мудрая жена, и, потрясенный ее благородством, я взял билет и в означенный день выехал поездом в Тайгу.

Поезд трясло, хлопали двери. Но — звездный час, я этого не замечал.

Когда-то мы зачитывались романами Николая Шпанова и Хаджи-Мурата Мугуева, думал я, а теперь вот «зачитываемся вашими книгами». Новое поколение. Выбрали пепси и мои книги. Значит, не так все плохо. Перед моим мысленным взором, как пишут в плохих романах, предстало изречение, многие годы красовавшееся в актовом зале школы № 2. «Прежде всего надо быть честным, умелым, добросовестным работником, на какой бы работе ты ни находился. К. Е. Ворошилов». Может, оно и сейчас там висит, не знаю.

Первое, что я понял в Тайге: старый корпус школы № 2 давно отдали милиции. Судя по решеткам, в моем бывшем классе теперь находилась КПЗ, впрочем, таким этот класс и считался. Ну, а новый корпус выглядел привлекательно. В просторном холле стояли столики с картонками: «Регистрация». Я попал в группу «Выпускники 1922–1959 годов». Похоже, я один и представлял все эти поколения. Две дивные девчонки в хитрых прическах, грудастые, в белых блейзерах и в черных слаксах с белыми лампасами глянули на меня как на заплутавшегося динозавра: «Фамилия?» Ну, я негромко назвался. Не хотел привлекать внимания — вот, дескать, писатель! А то побегут за автографами, испорчу традиционный вечер. Но фамилию мою, переспросив несколько раз, записали все же с ошибкой. Я указал, но девчонки рассмеялись: «Какая разница?» А в просторном кабинете директор школы, указав рукой на стул, еще громче заорал в телефонную трубку: «Милиция! Милиция! Какого черта? Почему один наряд? Пришлите хотя бы усиленный!»