Князь оборотней - Илона Волынская

— Хотя одному можно порадоваться: никакой поганец-шаман не командовал жрицей! — В голосе Аякчан особой радости не было. — Все равно не верю, что местная жрица — Кандина Огненная женщина! Будь в ней столько Огня, она б уже была Королевой!

— Правильно не веришь! — раздался очередной голос из подлеска — разговорчивый какой подлесок оказался. — Единственная жрица в здешних местах еще в конце прошлого Дня взяла Вечернюю меру Огня для селения и не удержала по старости. Огонь ей в небеса дорогой, ведь для жриц кладбищ не бывает. — Из подлеска выбралась жрица Кыыс. Облегченно вздохнула, как путник после дальней дороги, стряхнула с плеча мешок, мельком улыбнулась Хадамахе и, словно вспомнив важное, повернулась к Аякчан и добавила: — О чем и соответствующие документы есть. Только вот на ее место никого не нашлось — в Югрской земле бедствия начались, все жрицы заняты, да и не хочет никто в такую глухомань! Так что в здешнем селении… нет жрицы!

Свиток 53,

в котором жрица Синяптук снова являет свою мудрость и доброту

Жрицы не переставали Хадамаху удивлять. Хоть те, которых Огнем разорвало в клочья, а они все равно летают и селенья жгут, хоть те, которых он оставил в самом надежном месте Сивира… а они появляются, будто так и надо!

— Жрица Кыыс, — сказал Хадамаха. Он не спрашивал — чего там спрашивать, вот же она! Он просто пытался словами подтвердить то, во что не верили его глаза. — Я вас оставил на поляне Золотой бабы.

— Мы сторговались с твоей… девушкой, — усмехнулась Кыыс. — Она меня отпускает, а я передаю тебе послание. — Кыыс прошептала со зловещей кокетливостью: — Вас всех хотят убить, да-да…

— Что, опять? — вырвалось у Хакмара. — Это уже становится однообразным!

— Убить собираются не только вас четверых, а всех Амба, Мапа и крылатых, — холодно уточнила Кыыс.

— Я же говорю — однообразно! — меланхолично откликнулся Хакмар.

— Точно, приближалось там какое-то войско! — обрадовалась тетя Хая. — Мои мальчики на охоту… на разведку сходили… Большущее войско — храмовое вроде, все в синем.

— И когда вы собирались мне об этом сказать, тетя Хая? — сдерживая бешенство, процедил Хадамаха.

Тетя Хая уперла лапы в лохматые бока — в теле медведицы это выглядело внушительно — и рыкнула:

— А я не из твоей стражи! Чего я тебе докладывать должна?

— А кому? — вдруг рявкнул отец. — Кому докладывать, Хая?

— Ну… не знаю… — тетя Хая слегка растерялась. — Мне, наверное… Я все ж таки постарше буду… И побольше…

— А он еще подрастет! — влезла мама.

— Кончайте птичий базар! — рявкнул Хадамаха.

Над вырубкой повисла тишина, и только Белоперая пробормотала:

— Мы-то тут при чем!

— Молчать! Не рычать, клювом не щелкать, отвечать только на мои вопросы! — От рыка Хадамахи дрожали сосны. — Жрица Кыыс! Как вы выбрались с поляны и почему оказались здесь?

— Я не выбралась, — с достоинством сообщила Кыыс. — Меня отпустили. Я должна предупредить вас, а Хозяйка поляны пока попытается задержать храмовое войско.

— Войско большое? — быстро спросил Хадамаха.

— Не маленькое, — влезла тетя Хая. — Лес от их курток аж синий весь!

— Но за что? — вмешалась Аякчан.

— За уничтожение храмовой Буровой и сожжение человеческого поселения со всеми жителями! — невозмутимо сообщила Кыыс.

— Так его ж старая жрица сожгла! Я сама, своими медвежьими глазами видела! — возмутилась тетя Хая.

Одна из девушек-невест потянулась к уху сынка тети Хаи и прошептала:

— А почему эта госпожа жрица говорит, что наша старая госпожа жрица померла прошлым Вечером? Она ж в селении всю Ночь прожила — такая, как всегда, ничем от самой себя не отличалась!

— Ах ты ж, моя умница, невестушка, какая замечательная девочка, все-то она замечает! — умилилась тетя Хая, трепля невесту мохнатой лапой по плечу. И тут же бросила второму сыну: — Твоя-то поумнее будет — она еще и помалкивает! Тут и мудрые медведи задумаются, как это покойница у вас по селению целую Ночь шлялась? А жрицы злыми юерами после смерти становятся? — она подозрительно поглядела на Аякчан.

— Ты б помолчала, Хая, так, может, услышала бы, что Хадамаха по этому поводу думает! — шикнул на нее отец.

— Он, что ли, мудрый медведь? Я говорила о себе!

— Буровую мы вроде как и правда уничтожили, вот только что… — Хадамаха их не слушал, Хадамаха рассуждал вслух. Жрица Кыыс испуганно вздрогнула и поглядела сперва на скособоченную вышку Буровой, потом — еще испуганней — на Хадамаху. Похоже, она считала уничтожение Буровой всего лишь выдумкой.

— Пока тетя Хая добежала до нашего стойбища, пока разобралась с сыновьями, пока они все добрались до поселения людей… — принялся загибать пальцы Хадамаха. — Получается, та самая жрица, которая в бумагах Храма числится погибшей, а мы все видели ее живехонькой, начала палить селение, как раз когда мы с ребятами в Верхний мир пробивались, а мои родичи здесь на людей кидаться начали…

— Мы не хотели, — напомнил отец Хадамахи. — Мы были того… под властью злого духа! Вот и Великий Шаман так сказал!

— Брось, Эгулэ, — устало ответила мама. — Хотели. На самом донышке самой мелкой из душ — а хотели. Кто не хотел, тот не кинулся. Сын вот наш… — она улыбнулась настороженному Брату, так и стоящему на страже у потерявшего души Канды. — Девочка из крылатых, хотя ей Канду любить и вовсе не за что.

— А я не его спасти хотела, еще не хватало! — мотнула волосами маленькая жена Канды. — Я вот ее! — она ткнула пальцем в Эльгу. — Она хоть и капризная, а хорошая, меня защищала, как могла!

— Я тоже людей защищала! — ревниво влезла Тасха. — Я сразу подумала — если Мапа людей съедят, моему мужу-шаману это не понравится! — И искоса поглядела на Донгара — как он насчет «мужа»?

— А ваши Амба собирались их только понадкусывать! — возмутился старый Эгулэ.

Донгар, похоже, не слышал ни его, ни Тасху — он что-то напряженно прикидывал.

— Сколько отсюда до ближнего храма с большой стражей? — спросил он.

— Соображаешь, — кивнул Хадамаха. — Десяток, а то и больше нартовых переходов будет. Если Буровая и поселения только сейчас сгорели — откуда тут взялось храмовое войско, чтобы наказать нас? — И он гневно-вопросительно уставился на жрицу Кыыс.

— Я ведь предупреждала, что он мне не поверит! — глядя в землю, пробурчала Кыыс. — Пусть ваша молодая жрица возьмет да и глянет сквозь Огонь, что в других местах делается!

— Почему я? Сама гляди! — немедленно возмутилась Аякчан.

— Высоким искусством использовать Огонь для дальнего видения владеют лишь верховные жрицы Храма. — Физиономия Кыыс стала ехидной. — Ну и ты еще, наверное, ты ж, говорят, возродившаяся мать-основательница, самая сильная жрица наших Дней и чуть ли не дочь самой Уот Огненной… — С каждым словом тон Кыыс становился все более и более издевательским… а лицо Аякчан все более страшным. Аякчан явно хотелось немедленно продемонстрировать свои умения наглой жрице, а уже потом стереть ту в мелкий пепел, чтобы не смела говорить в таком тоне.

— У меня не осталось Огня, совсем! — вместо этого выпалила Аякчан. — Все на Огненного медведя истратила!

Выражение лица Кыыс стало издевательским до невозможности: как же, как же, Огонь она истратила, да еще на какого-то медведя! Любимая отмазка не выучивших урок учениц Храма. Мол, мышка бежала, хвостиком махнула, я ее пришибла да весь Огонь и потратила!

— А мама на что? — немедленно вмешалась стоявшая позади Аякчан Уот. — Мама же сказала — даст Огня сколько захочешь, а ты маму не слушаешь! Ну что, что во мне такого, что меня никто не слушает? Калтащ уважают, братца Нуми тоже, Эрлика, того до дрожи в коленках боятся, а меня? Никто, ну никто… — И, продолжая непрерывно причитать, Уот поманила пальцем что-то в земле.

Земля дрогнула и начала медленно раскрываться, как мешок с распущенной шнуровкой. Никто бы не сказал, какой глубины был открывшийся провал — может, как пропасть, а может, ямка крохотная. Но в нем искрило и переливалось, как сапфир в темной оправе, Озерцо живого и дышащего Голубого пламени.

— Ой! — охнула жрица Кыыс, и ее полные ужаса зрачки впились в ворчливую тусклую женщину за спиной у невесть что возомнившей о себе голубоволосой девчонки. — Ой-ой-ой! — И снова: — Ой! Вы… это… У меня мозги закипели… или это и правда то, что я думаю?

— Наверняка гадость какую-нибудь думаешь. — Уголки губ Уот плаксиво опустились. — Люди и думают обо мне гадости, и говорят обо мне гадости: и что я опасная, и что сдерживаться не умею, и вообще злая! А я добрая! Просто горячая и порывистая. Но это ничего, зато я быстро перегораю!

Если ее кто и не замечал, так это Аякчан — с азартным воплем албасы Голубого огня потянулась к Пламени. Огонь изогнулся, точно вильнул хвостом, как пес, завидевший любимую хозяйку, и с треском кинулся в подставленные руки.