Князь оборотней - Илона Волынская

— Он ушел, — ломким голосом сказала Тасха. — Заглянул, на меня даже не посмотрел и ушел.

Хадамаха снова шел темными жаркими коридорами. Он больше не бежал и не торопился — куда спешить, когда все уже случилось? Аякчан тоже знала — спешить некуда, но по давней привычке все норовила лететь, мчаться вперед… Хакмар усталым движением ловил улетающую жрицу за руку, а порой и за ногу, как ребенок — накачанный дымом бычий пузырь, рвущийся в небеса. Тасха шла за Хадамахой — она стала будто меньше ростом, и ее яркая и яростная тигриная дерзость угасла, словно присыпанная выгоревшим пеплом.

— Он сказал, что сможет нас защитить, — тихо говорила Тасха. — Донгаров отец сказал…

— Откуда ты знаешь, что старший жрец — отец Донгара? — спросил Хадамаха. На самом деле ему было все равно, но привычка… Днями въевшаяся стражницкая привычка все выяснять досконально и ловить подозреваемых на оговорках и противоречиях. Хотя какая Тасха подозреваемая, теперь-то…

— Так они похожи! — откликнулась Тасха. — Оба навроде ежиков — деловитые такие, безобидные вроде, шуршат себе по своим делам. А стукни лапой — и колючки во все стороны! Стальные колючки с ядом на остриях, — мечтательно закончила Тасха.

«Донгар — стальной ежик! — Хадамаху невольно передернуло. — Еще и ядовитый… От такой мысли и не захочешь, а того… поежишься. А Тасхе, похоже, нравится».

— Донгаров отец ушел куда-то, грохотало там, щелкало… А потом вернулся и кабана приволок… Тощий какой, а сильный, — с уважением сказала Тасха. — Не кабан. Отец. А у кабана из ноздрей… — Голос Тасхи прервался. — Огонь! Рыжий огонь! — В глазах девчонки стыл ужас. — А Донгаров отец того кабана — на двор! И еще ногой наподдал, чтобы тот злее был! Трубу какую-то в окошко выставил и давай кричать, чтобы люди убирались! А потом… — Девушка тяжело перевела дух и почти неслышным шепотом закончила: — Там, откуда он кабана приволок, загремело, загрохотало что-то и… и жарко стало очень. А Дангаров отец себя ладонью по лбу шлепнул и кричит: бегите по железной лестнице вниз, там комната, где Пламя на двери нарисовано, запритесь в ней, а я вас потом выпущу! И куда-то рванул! А Брат твой как заревет и нас к той комнате погнал. А некоторые спрашивать начали: куда бежать, зачем, почему медведь тут командует да не ловушка ли… тетка, которая из селения, как заорет…

Словно наяву, каждое слово Тасхи всплывало перед глазами, и это странное знание событий, которых сам Хадамаха не видел, но представлял отчетливо и ярко, совсем его не удивляло. Вот ведь бесценная способность для стражника, а появилась, лишь когда расследование закончено и главный подозреваемый успешно изловлен и засажен в идола. Донгаров отец бросается в глубь Буровой и исчезает в темных коридорах. Растерянные люди топчутся на месте, не зная, то ли им бежать следом за Братом и остальными, то ли не связываться со страшным медведем. А потом измученная, всего боящаяся немолодая тетка начинает пронзительно вопить, выливая в крике застарелую боль голодной Ночи и ужас наступившего Дня: «Красный огонь, а-а-а, Красный огонь, мы все умрем…» И Красный огонь вскипает в коридорах Буровой, бурлящей стеной несется к людям, и несчастную тетку закручивает пылающий алый вихрь, и на миг она становится ослепительно прекрасной… а дальше ее уже нет — совсем.

— Я хотела Донгарова отца остановить… — жалобно протянула Тасха. — Вот хвост на отруб — хотела! А он крикнул: «Беги, глупая!» И еще, что это он должен что-то остановить, чтобы всех не пожгло. Только ведь он отец моему мужу… ну, будущему… Донгару отец! — Голос Тасхи стал еще жалобней. — У людей принято мужниных отцов слушаться, а не норов тигриный показывать! Да еще он суровый был такой… отец Донгаров… Совсем как Донгар — и не поспоришь с ним! А поспорила бы, может, жизнь ему спасла, — уже совсем тихо закончила она.

— Значит, Огненных зверей натравил не отец Донгара, — выслушав сумбурный рассказ Тасхи, сделал вывод Хадамаха.

Темнота впереди казалась еще гуще, еще темнее из-за подсвечивающего снизу Алого пламени. Хадамаха остановился в проходе, не решаясь идти дальше. Аякчан с Хакмаром стали с ним плечом к плечу, напряженно вглядываясь в темноту, из-за их спин с непривычной робостью выглядывала Тасха.

— Спускайтесь уж, раз пришли, — прозвучал из жаркой темноты голос — сухой и ломкий, как старый листок с дерева.

Хадамаха нащупал под ногой железную лестницу и медленно полез вниз, крепко держась за перила. Спускаться не хотелось, совсем. Даже зная, что он нужен Донгару.

Здесь все и впрямь было совсем не так, как в Сюр-гудском храме. Все легкое, временное, сделанное наспех. Лестница упиралась в хрупкую металлическую платформу. Хадамаха ожидал увидеть знакомую картину — провал в Нижний мир, пропасть, залитую Алым огнем. Вместо этого он увидел под платформой толстую металлическую плиту — точно как стенки Огнеупорной комнаты. Только она одна и была здесь сделана всерьез и на совесть. Плита наверняка двигалась — сейчас она была на три четверти закрыта. Лишь у самого края виднелась налитая алым полоса. Полоса эта дышала, излучая выматывающий Жар, и озаряла темноту ярко-багровыми бликами. Иногда из оставшейся незакрытой щели вырывались длинные языки Огня и словно ощупывали стены, ища, за что бы зацепиться. Одно такое Огненное щупальце потянулось к самой железной платформе, вкрадчиво изучая ее дно, будто надеясь отыскать уязвимое место.

Хадамаха неловко переступил — нагретый металл жег босые ступни. Только Донгар, неподвижный, как идол, сидел на корточках в углу платформы, равно безразличный к теплу и холоду. Хадамахе стало жутко — здесь было настоящее место черного шамана: темнота, отсветы Нижнемирского огня… смерть.

Отец Донгара лежал на платформе — вытянувшись во всю длину, точно перед смертью тянулся к чему-то. Его рука была неловко подогнута, будто соскользнула с массивного рычага. Если бы Хадамаха хоть на птичий коготок еще сомневался — причастен ли Донгаров отец к появлению Огненных зверей, — сейчас бы никаких сомнений не осталось. Старший жрец отослал людей в убежище и побежал сюда — закрыть единственный проход на Буровую. Каким-то чудом успел проскочить и даже нажать проклятый нижнемирский рычаг! И отгораживающая Алый огонь железная плита поползла, перекрывая проход на Среднюю землю. Только яростный бег Пламени быстрее хитрых механизмов — и Огненные звери вырвались наружу.

— Я так и не сказал, что он мне — отец, я ему — сын. — Голос Донгара был хриплым, как воронье карканье. — На потом договорился, как с Черной реки вернемся. Я вот — вернулся. А он вот — не дождался. Помнишь, Аякчан, ты говорила, когда власть на Буровой брала? Что в этот раз ему не сбежать, придется расхлебывать все, что он тут натворил? — Донгар криво усмехнулся и кивнул на тело отца. — Вот…

— Я… — Голос Аякчан дрогнул. — Я не хотела, чтобы так… А ты… Ты — черный шаман! Ты можешь… позвать к себе дух своего отца. И все ему сказать…

— Что — сказать? — тем же сухим, спекшимся голосом откликнулся Донгар. — «Не прав ты был — черные шаманы вовсе не мошенники, я, вон, души твои из Нижнего мира вызвал. Ай-ой, совсем забыл, однако, я вообще-то твой сын!» — Донгар лающе рассмеялся, будто закашлялся. — А потом бум колотушкой в лоб — и обратно его в Нижний мир! — Он снова засмеялся, и смех этот перешел в сдавленный то ли всхлип, то ли стон, и он скорчился, и правда как свернувшийся еж, плотно обхватив руками плечи, словно в этой жаркой душной мгле ему холодно.

По железной лестнице на платформу гибкой рыжей лентой соскользнула молоденькая тигрица. Неслышно ступая, подобралась к Донгару и прижалась к нему мохнатым теплым боком. Донгар еще сидел неподвижно, потом вдруг начал крупно дрожать… запустил пальцы в шерсть Тасхе и уткнулся лицом ей в бок. Плечи его продолжали вздрагивать. Тасха замерла, боясь пошевелиться, и даже дышала, кажется, через раз.

Аякчан и Хакмар медленно спустились на платформу.

— Это… надо закрыть, — едва слышно шепнула Аякчан, кивая на перекрывающую дорогу Рыжему огню железную плиту.

Хакмар кивнул и, аккуратно обхватив рычаг обеими руками, потянул вниз. Плита дрогнула и почти без скрипа поползла на свое место. Алая Огненная щель становилась все же… же… Огненные языки взметнулись напоследок, точно еще надеялись вырваться — и полоска исчезла совсем. Хакмар всадил клинок в рычаг, заставляя тот каплями жидкого металла оплыть на платформу.

— Вечно я что-то закрываю или замки ломаю, — пряча меч, пробормотал он. — А мастер должен открывать и строить…

— Это потому, что мы делаем, что должны делать вместе, и не делаем, что должны делать по отдельности. Общей дорогой идем, а отдельные дороги пустые стоят. Зарастут совсем — не найдем. И никакая общая дорога не поможет.

Донгар стоял между ними и казался совершенно спокойным. Настоящий черный шаман — холодный, собранный, мрачный, будто и не прятал только что в шерсти Тасхи залитое слезами лицо.