Василий Сталин. Сын «отца народов» - Борис Вадимович Соколов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То, что с тобой произошло, не должно больше повторяться. У нас социалистическое государство, мы строим коммунизм, боремся за каждого человека. Ты носишь фамилию великого человека, ты его сын, и не должен это забывать. Ради его памяти тебе иначе надо жить. Ты не ожидал этого разговора?»
«Ожидал, думал об этом», — признался Василий.
«Помнишь, когда твой отец был безнадежно болен, а ты ходил пьяный по коридору, — обратился Климент Ефремович к щекотливой теме последних дней жизни «великого кормчего». — Я тебе говорил: брось пить, отбрось всякие нехорошие мысли. А потом ты стал пить еще больше. Как было горько видеть, когда Сталин не раз сожалел, что ты не умеешь себя вести.
Сейчас вопрос так стоит: или тебя надо лечить, если ты не в состоянии сам начать новую жизнь, или ты соберешь свои моральные силы, возьмешь себя в руки и будешь вести себя как следует».
«Я вас понимаю, Климент Ефремович. Вы во всем правы, — охотно признал разумность доводов «первого маршала» опальный генерал-лейтенант. Но тут же указал на создавшийся порочный круг: — Полностью с вами согласен, мне надо исправляться, но для этого надо работать».
«Это не проблема, — заверил Ворошилов. — Работу дадут. Но надо понимать, что ты находишься до некоторой степени на особом положении. Я бы на твоем месте изменил фамилию. — Климент Ефремович словно забыл, что только что призывал собеседника не забывать, что тот носит фамилию «великого человека». И продолжал: — Прямо тебе скажу. К тебе всякая сволочь лезет. Недавно ты отдыхал с дочерью в Кисловодске, и как ты там себя вел? Безобразно. Об этом нам все известно, и мы не имеем права об этом не знать».
«Я понимаю», — подавленно произнес Василий.
«К тебе потянулась всякая дрянь. Ты мог бы занять себя чем-нибудь полезным, читал бы хоть книги, писал бы что-нибудь, — продолжал увещевать Климент Ефремович, который до чтения книг был большой охотник. — А ты вместо отдыха устраиваешь встречи со всякими сомнительными людьми, подхалимы тебя восхваляют. Имей в виду, эта братва тебя толкнет в какую-нибудь яму. — И тут же задал риторический вопрос, противореча сам себе: — Почему эти люди не помогут тебе встать на правильную дорогу?
Вот у нас есть письмо, написанное на имя Н. С. Хрущева. Он сказал: будет у тебя Василий — прочитай ему».
И Климент Ефремович с чувством, с толком, с расстановкой зачитал послание, где полковник запаса Тимофеев живописал санаторные похождения опального генерал-лейтенанта. Когда Ворошилов дошел до того места, где Тимофеев утверждал, будто В. И. Сталин пьянствует и устраивает у себя в номере люкс оргии, Василий не выдержал: «Тимофеев сволочь, подлец он. Такие люди и хорошее могут изобразить плохим».
С таким определением трудно не согласиться. Что Василий в санатории крепко дружил с зеленым змием, сомневаться не приходится. А вот что устраивал оргии у себя в присутствии несовершеннолетней дочери Нади (ей в ту пору было шестнадцать), поверить трудно. Тут у полковника-завистника (его-то в люкс не селили) явно разыгралась недобрая фантазия. Известно ведь, что оргия — это вечеринка у соседей, на которую нас не пригласили. Но Ворошилов сделал вид, что полностью поверил злобной эпистоле: «Я не согласен, что Тимофеев сволочь. Он член партии с 1914 года (тут мне вспомнился рассказ приятеля о ссоре двух старых большевичек, когда одна в сердцах сказала о другой: «Эта сволочь шестнадцатого года», что означало — член партии с 1916 года. — Б. С.). Ему жаль тебя, и он хочет помочь. Понятно, тебе это не нравится (как раз непонятно: кто же отказывается от чистосердечной помощи? — Б. С.), а он говорит то, что было. Ты продолжаешь пить. От тебя и сейчас пахнет водкой (обожавший перцовку Климент Ефремович продемонстрировал профессиональный нюх. — Б. С.). Я в своей жизни насмотрелся на алкоголиков и знаю, что это такое (Ворошилов явно имел в виду секретарей ЦК А. А. Жданова и А. С. Щербакова, умерших от неумеренного потребления горячительных напитков; сам Климент Ефремович выпивку уважал не меньше их, но организм оказался крепче. — Б. С.). Если ты подвержен этому пороку, ты лишен объективности. Поэтому ты должен понять, что Тимофееву жаль тебя».
Однако Василий понимать высокие душевные порывы полковника не захотел и расценил тимофеевский донос как банальное сведение счетов: «Он писатель, книги пишет».
«Значит, он тебя лучше видит, чем другие», — радостно воскликнул Климент Ефремович, вспомнив сталинское определение писателей как «инженеров человеческих душ».
Василий умерил восторг собеседника: «Он дал мне свою рукопись на рецензию, я прочитал и сказал, что книга дерьмо».
«Ты и обозлен на него, — на ходу перестроился старый лис Климент Ефремович, словно не замечая, что, по логике вещей, как раз полковник Тимофеев должен быть обижен на Василия Сталина за уничижительный отзыв о его, тимофеевском, шедевре, посвященном авиации. И тут же назидательно добавил: — Но дело не в этом, надо вести себя как полагается».
«Я прошу, дайте мне работу», — вновь воззвал Василий к чувству сострадания советского президента, когда-то баловавшего качинского курсанта посылками с деликатесами.
«Работу дадут, — заверил Климент Ефремович. — Не в этом дело. Ты должен перестроить свою жизнь. Надо взять себя в руки и категорически прекратить пить. И это только от тебя зависит. Работу тебе дадут, но ты должен подготовить себя к этой работе, какая бы она ни была. Если ты этого не сделаешь, то тебя может постигнуть прежняя участь. У нас государство, а не лавочка, и нельзя терпеть, когда вокруг тебя околачивается всякая сволочь (но ведь терпели же, пока был жив
