Отец шатунов. Жизнь Юрия Мамлеева до гроба и после - Эдуард Лукоянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я решил сделать вид, что ищу туалет, и тем самым скоротать время до возможного исчезновения шепчущей, как змея или мышь, толпы. Сперва я пошел налево, где начинался почти темный коридор с металлическими дверями кабинетов. На первой из них я увидел табличку: «Ассоциация союзов писателей и издателей». Громоздкое это название неизбежно сократилось в моей голове до емкого «Асопизд». За спиной раздались приглушенные стенами аплодисменты, и я устремился дальше по коридору, в котором сгущался мрак с единственной точкой желтой лампы в конце.
Свернув на единственном повороте, я увидел нечто действительно жуткое: здесь в темноте начиналась еще одна лестница, но вела она в тупик, в котором была лишь еще одна черная и явно наглухо запертая дверь. Чтобы не искушать судьбу сюрреальным приключением, я вернулся обратно в залитый все тем же желтым светом коридор. Толпа не исчезла, но часть ее чуть сдвинулась к советскому столу, на котором образовались бутылки с этикетками, которых мне прежде не доводилось видеть, – такие напитки продают в почти исчезающих придомовых магазинах в самых отдаленных районах Москвы. Пьющие все как один были в причудливых свитерах, женщины – в почти вечерних платьях. Пили молча, даже сурово, но как-то наигранно, демонстративно не чокаясь. От их свитеров несло пряжей, а от мокрой обуви – легкой, теплой и в некотором смысле приятной гнильцой. Тем временем кто-то все гудел и гудел в микрофон, временами гул этот прерывался нестройным смехом.
Не встретив среди пьющих ни одного знакомого лица, я направился в другое крыло дома, в котором, как принято считать, существовала Наташа Ростова. Впрочем, трудно представить ее в этих удушающих стенах, изрезанных тяжелыми лестницами, а вот ехидную повесть о России здесь сочинить – плевое дело. Так и поступил Владимир Соллогуб, когда-то владевший этим домом.
Здесь царил уже абсолютный мрак, зато было несколько окон, в которые пробивался скупой свет уличного фонаря. На одном из подоконников я заметил стопку книг и журналов. Вернее – книжек и журнальчиков, выброшенных сюда неизвестно откуда. В основном это были макулатурные собрания стихов патриотической направленности, не всегда аккуратные ямбы, исполненные самых поверхностных чувств. Я вырвал одну случайную страницу одного случайного журнала и положил ее в карман, чтобы она в нем лежала.
Я хотел было идти дальше в темноту, но меня остановила одна тоненькая книжка с шероховатой черно-оранжевой обложкой, на которой красовался рисунок, похожий на арестантскую наколку: черный крест и меч в обрамлении тернового венца. Поверх креста значилось заглавие: «Белогвардейцы», а чуть выше – имя автора: Юрий Маслов. Я открыл книжку и прочитал выходные данные. «Сдано в набор 09.03.93». «Чрезвычайно хорошая примета», – заметил я про себя и продолжил изучать брошюру, выпущенную издательством под названием «Тантра», типичным для того времени, но все равно неожиданным в контексте Белого движения.
«Издательство „Тантра“ выражает благодарность МП „Технология“ (генеральный директор Дахир Семенов) и редакции газеты „Юйге игилик“ (главный редактор Билял Лайпанов) за оказанную помощь при издании настоящей книги».
Далее следовали эпиграф из Максимилиана Волошина и нечто вроде предисловия, из которого я узнал, что это детективный роман об отступлении деникинцев под станицей Елизаветинской.
– Выверните карманы!
Подъесаул икнул – то ли спьяна, то ли со страха, – и на пол выпали янтарные бусы, серебряный портсигар, витка жемчуга, кольца…
– Кого ограбили?
– Я не грабил – менялся, вашблагородь.
– С кем?
– А вот с этим… – Подъесаул ткнул пальцем в стоявшего поодаль еврея с окладистой бородой и гневно пылающими серыми, навыкате глазами.
– И что же вы ему предложили в обмен?
– Консервы.
– Вы считаете обмен равноценным?
Подъесаул окинул взглядом разбросанные по полу вещи, мрачно пожал плечами:
– Так ведь жид, вашблагородь!..
– Более точнее свою мысль выразить не можете?
– Куда ж точнее… Жид он и есть жид[457].
И так далее.
Не став вникать в невзгоды, которые обрушились на белогвардейцев в Кубанской народной республике, я открыл последнюю страницу, где рассказывалось о том, что это за МП «Технология», благодарностью которой открывалась книжка:
МП «Технология» – одна из ведущих фирм в мире, выпускающих мини-заводы по изготовлению стройматериалов.
Продукция «Технологии» все больше находит спрос среди фермеров и предпринимателей.
О «Технологии» с благодарностью говорят люди науки, искусства и религиозных конфессий, ибо эта фирма помогает возрождению российской культуры.
По вопросам приобретения мини-заводов просим обращаться…
«Нет, это решительно не Дом Ростовых. Это Дом позднего Мамлеева», – подумал я и отправил «Белогвардейцев» в рюкзак.
Снова оглядевшись во мраке, я увидел, что в одной из стен актового зала проделано узкое окно, через которое можно даже что-то разглядеть, но стоило мне подойти к нему, как люстры внутри погасли и появился светящийся прямоугольник с говорящим лицом философа Алексея Дугова. Сам он не пришел, но передал запись своего обращения, однако разобрать что-либо из моего положения было невозможно, поэтому я просто смотрел на шевелящийся рот Дугова сквозь пыльное стекло, в котором мерцали голубоватые огоньки раздробленных мелкой дробью отражений.
– Ты чего здесь стоишь? – услышал я за спиной голос Евгения Вороновского. – Пошли внутрь.
– Туда же не пройти, – сказал я.
В ответ Вороновский сообщил удивительное. Оказывается, зал на самом деле чуть ли не полупустой, а люди столпились у входа не потому, что там негде сесть, а по каким-то причинам, которые не объяснить в привычных категориях разума и рассудка.
– Такой вот мамлеевский бредок пошел, – удовлетворенно заключил Вороновский, и я тоже испытал моральное удовольствие от осознания этого факта.
Мы прошли обратно в коридор, наполненный уже не шипящими, но открыто галдящими гостями, растолкали тех, кто сгрудился в проеме, и наконец очутились внутри актового зала. На сцене расселись по железным черным стульчикам распорядители торжества: председатель Клуба метафизического реализма Сергей Сибирцев, депутат-писатель Сергей Шаргунов, философ и отчасти душеприказчик Мамлеева Тимофей Решетов и некогда секретарь Эдуарда Лимонова, а ныне постоянный конферансье Дома Ростовых Даниил Дубшин, также известный как Данила Духовской-Дубшин.
Проходя вглубь этого деревянно-паркетного логова, я нечаянно наступил на ногу художнику Алексею Беляеву-Гинтовту, известному своими монументальными полотнами, объединяющими эстетику сразу всех разновидностей тоталитаризма, а также тем, какую мелодраматическую паузу он выдерживает,
