Стрижи - Фернандо Арамбуру

Мартин, Эйнштейн, которого те, кто знал его лучше, чем я, считали отличным математиком, был болен. Несколько коллег отправились навестить его в клинику. От них-то в школе и узнали, что именно с ним случилось: перелом челюсти. Поначалу в учительской говорили о несчастном случае, позднее – о драке, но в драку было трудно поверить, зная мирный характер пострадавшего. И наконец – о нападении. Эйнштейна, мужчину тучного, дружелюбного, носившего очки с толстыми стеклами, избил какой-то незнакомец. Он долго лечился и наконец снова появился в школе. У меня его история не вызвала бы ни малейшего интереса, если бы как-то раз во время перемены один из преподавателей не упомянул, говоря о нем, мать Сабрины.

Это меня всерьез озадачило, и я в конце учебного дня словно бы случайно столкнулся с ним на школьной стоянке. Я спросил, не может ли он уделить мне немного времени, чтобы мы обсудили некое загадочное для меня дело. Не хотелось ставить его в неловкое положение, поэтому я предупредил, что, если тема его смущает или вызывает неприятные воспоминания, мы этот разговор тотчас прекратим. Эйнштейн, воплощенное добродушие, согласился пойти со мной в ближайший бар, где я без утайки рассказал ему свою историю: о том, как я был очарован Дианой Мартин, как раз в неделю мы с ней встречались, как в ресторан нагрянули два громилы в костюмах, как один из них вылил мое вино на хамон. Эйнштейн все это выслушал. Сначала на лице его отразилась тревога, потом брови печально поползли вниз.

– Ради бога, не упоминайте больше этого имени, иначе у меня случится инфаркт.

Выяснилось, что в моей и его истории, связанной с Дианой Мартин, было много похожего. Я честно признался:

– Я с ней ни разу не переспал.

Он с унылым видом сообщил, что и в этом тоже все совпадало. Они время от времени встречались в заранее назначенные дни (реже, чем мы с ней), были взгляды и улыбки – не более того. Пока однажды у выхода из отеля «Винчи», где они беседовали в баре, их не встретил здоровенный мужчина. Не говоря ни слова, он начал избивать Эйнштейна. Мой коллега остался лежать без сознания на тротуаре на улице Седасерос. Вероятно, кто-то из посетителей бара вызвал скорую из SAMUR[37].

В ответ я рассказал, что меня громилы в костюмах, явившиеся за Дианой Мартин, почему-то не тронули.

– Видно, тебя спасло то, что ты находился в ресторане, а не на улице, как я.

25.

Удивительное дело: ко мне явился Рауль. Правда, удивительным его визит был лишь отчасти, так как примерно часом раньше мне позвонила по телефону невестка. Была пятница, и она боялась, что я куда-нибудь уеду на выходные, а брату нужно было срочно со мной переговорить. Не понял я только одного: почему мне не мог позвонить сам Рауль?

Кроме того, откуда ей знать, как я обычно провожу выходные? Я мог бы ей ответить, что все мои нынешние путешествия направлены исключительно в глубины собственной души и они занимают очень много времени, однако ради них не надо выходить из дому.

Мне страшно хотелось спросить Марию Элену, не потому ли брат решил навестить меня, что это она ему так велела. Я ничего не могу поделать с тем, что, как только на моем горизонте появляется фигура Рауля, уровень агрессивности в моей крови тотчас повышается. К счастью, я вовремя прикусил язык. Оказалось, что совсем плохо обстоят дела у моей племянницы Хулии. Вся их семья, кроме старшей дочери, которая вышла замуж (наконец-то и мне об этом сообщили), решила перебраться в Сарагосу, поближе к родителям Марии Элены и к онкологу, который уже лечил девушку и на которого они возлагают последние крупицы надежды. Остальное, сказала дрожащим от волнения голосом невестка, мне сообщит Рауль.

Ради визита брата пришлось навести хоть какой-то порядок в гостиной. Не потому, что у меня в доме совсем уж полный бардак, но, когда ты живешь один, без пригляда властной и требовательной жены, чистота в квартире не обязательно становится твоей главной заботой. В первую очередь требовалось спрятать в шкаф Тину. На все прочее: устроить проветривание, включить пылесос, пройтись тряпкой по пыльным полкам, убрать грязную посуду, старые газеты, кожуру от фруктов и шелуху от арахиса – у меня ушло минут двадцать – двадцать пять.

Рауль пришел на четверть часа раньше условленного. Я как раз заканчивал свою авральную уборку. Он извинился, что явился преждевременно, и объяснил это тем, что боялся не сразу сориентироваться, отыскивая место для парковки в незнакомом ему районе. Он впервые попал в мое новое жилье, но оно его явно не заинтересовало. Он ни слова про него не сказал, не осмотрел мебель, стены, не обратил внимания на Пепу, а просто сел туда, куда я ему указал, не спросил, как у меня дела, отказался, когда ему было предложено что-нибудь выпить. И сразу взял быка за рога и сообщил о цели своего визита.

Под глазами у него залегли темные круги, он немного похудел, хотя все равно оставался толстым. Говорил прямо и ясно, отлично держал себя в руках, и я почувствовал, как против воли начинаю восхищаться им, что опасно, поскольку, если я быстро не выброшу подобную дурь из головы, это неизбежно вызовет новый приступ ненависти. По словам Рауля, фирма, где он служит, согласна перевести его в свой филиал в Сарагосу, но с понижением в должности, что в данных обстоятельствах его мало волнует. Марии Элене предоставляют двухгодичный отпуск за свой счет, если она не найдет в Сарагосе работу по профессии («но работа, конечно, должна позволить ей как следует ухаживать за девочкой»). Они продолжали называть ее девочкой, хотя Хулии уже исполнилось двадцать четыре года.

Я прошу брата поподробнее рассказать о состоянии дочери. Его объяснения подобны черным тучам: «опухоль», «рак», «химиотерапия». Я не решаюсь спросить, есть ли надежда на выздоровление. Мне очень хочется это знать, но в то же время я боюсь направлять разговор в трагическое русло, ведь Рауль запросто может и разрыдаться. Пока он крепится, и я, если честно, ему за это благодарен. Мало того, в груди у меня поднимаются волны сочувствия. Пепа наблюдает за нами сонным взглядом. Потом закрывает глаза, снова открывает, зевает. Иногда меняет позу, не вставая с места. Ее, судя по всему, мало трогают человеческие несчастья. Остается только позавидовать животным!

Спустя четверть часа Рауль решил, что сказал мне все, что должен был сказать. «Как только он уйдет, – думаю