Реализм Гоголя - Григорий Гуковский

В итоге получается картина не только острокомическая, но и страшная. На спине всех этих простых людей, на спине всей страны уселась компания наглых грабителей и притеснителей – и распоряжается. Эта компания превратила «богоугодные заведения», больницы – в доходную статью, школу – в бедлам, суд – в притон, полицию – в орудие террора; возглавляет эту банду грабителей верховный правитель – он же самый наглый грабитель, притеснитель, тиран, бесконтрольно выжимающий из подведомственного ему населения все, что может, мучащий его, как хочет. Эта компания грабителей, диких, невежественных, лишившихся облика человеческого, – это и есть правительство, в пределах выведенного Гоголем на сцену куска Российской империи; впрочем, этот кусок империи, разумеется, ничем не отличается от других кусков.

Что с точки зрения Гоголя 1830-х годов бюрократический аппарат вовсе не нужен для государства и народа – это явствует из картины Запорожской Сечи в «Тарасе Бульбе». Это же явствует и из «Ревизора». Аппарат власти – судя по «Ревизору» – не выполняет ровно никаких общественно-полезных функций. В этом Гоголь опять отличается от своих предшественников по комедиографии. Для Капниста, и тем более для других авторов комедий о неправосудии, суд должен выполнять священную и необходимейшую государственную функцию, и сатира обнаруживает лишь, что он уклоняется от правды при выполнении этой функции. Для Гоголя иначе: у него суд и все остальные отрасли управления вообще бессмысленны, не нужны народу; единственная их функция – служить орудием угнетения и грабежа. И суд, и больницы, и полиция – все это лишь машина насилия и ничем другим, видимо, не может быть.[122]

Мы опять узнаем в «Ревизоре», наряду с демократическим протестом, черты стихийности, некой аморфности политического сознания Гоголя. Разумеется, эта антигосударственность мышления Гоголя, это непонимание исторического характера системы власти в России (непростительное для профессионала-историка 1830-х годов) сильно ограничивало прогрессивность гоголевского мировоззрения, отбрасывало его, отрицателя прежде всего, в практическое бездействие, в политическую пассивность. В то же время трудно не видеть в этих признаках мышления Гоголя отражения социальной действительности – бытия и сознания закрепощенной массы народа, противоречий ее, с ее неприятием господской государственности и ее стихийностью, ограниченностью, неорганизованностью, страхом перед городом. Пройдет немного лет, и Белинский в 1840-х годах отразит в своей революционно-демократической деятельности гнев, нарастающие боевые настроения, так сказать пугачевскую сторону «мужицкой» Руси; в 1830-х годах с тоской народа по правде, ненавистью его к властям, его глубоким недовольством строем насилия и неравенства соотнесено творчество Гоголя; недаром так неотрывен путь Белинского от пути Гоголя; недаром с 1835 до 1847 года Белинский-критик – это прежде всего критик Гоголя, теоретик и трубадур Гоголя; и когда Гоголь изменил своему творчеству, Белинский остался верен творчеству Гоголя.

Понятно, почему в «Ревизоре» нет ни одного положительного лица. Это обстоятельство приводило в гнев реакционную критику, видевшую в нем нападение на официальную Россию, – и недаром. Дело здесь было, конечно, не в вопросе, бывали ли на самом деле среди представителей бюрократии честные люди; кстати, и на самом деле их бывало, видимо, мало: ведь даже консервативнейший Судовщиков назвал свою комедию «Неслыханное диво, или Честный секретарь»! Тем не менее, такие «дива», конечно, бывали. Но в самом глубоком смысле они были не типичны. И в замысел Гоголя они не укладывались. Если бы Гоголь ввел в «Ревизора» парочку идеальных чиновников, все в его комедии изменило бы смысл; тогда вышло бы, что объект сатиры – нравственность отдельных лиц: одни, мол, чиновники бывают дурные, другие бывают хорошие, и вот дурных-то и корит комедия. А у Гоголя объект сатиры – правительство; и оно осуждено, не частично, а в целом; каждое из действующих лиц, и чиновники городка, и помещики, и дамы, и Хлестаков – все они частицы, элементы единого объекта сатиры, все – колеса единой машины неправды, общественно-морального зла, и все они несут в себе частицы этого зла. Неоткуда здесь взяться положительному герою. Иное дело, что в комедии все-таки есть положительное лицо, хоть и не среди действующих лиц; это лицо – автор (Гоголь назвал его иначе – смехом); но автор нимало не участвует в едином общем действии, охватывающем всех лиц, выведенных Гоголем на сцену, и, следовательно, не несет никакой ответственности за зло, обличаемое им; автор – не только не участник зла: он – и прокурор и судья, обвиняющий зло и карающий его носителей.

Таким образом, развивая традицию русских антибюрократических комедий XVIII века, «Ревизор» в то же время отрицает самую сущность этой традиции, так как он несет в себе новое качество отрицания, новый принцип оценки общественной действительности, новый, неприемлемый для предшественников Гоголя, тип социального мироощущения, более демократический и потому более разрушительный.

Тем менее обосновано сближение «Ревизора» с его предшественниками по признаку внешне-сюжетных соответствий или совпадений. Незачем останавливаться еще раз на вопросе о «мотиве» «одного принимают за другого». Методология компаративизма с его механистической игрой пустыми фикциями мотивов уже достаточно прочно отвергнута советской наукой, не желающей обольщаться «сближениями» «Тристана и Изольды», «Отца Горио» и «Анны Карениной» по признаку мотива «аналогичных» взаимоотношений старого мужа, жены и ее молодого возлюбленного. Поэтому нет необходимости и доказывать, что даже самый сюжет «Ревизора» не имеет ничего общего, скажем, с развлекательной комедией интриги Лесажа «Криспин соперник своего господина», где слугу принимают за барина, из чего и проистекает ряд забавных положений. Между тем комедийка Лесажа типична для целого ряда пьес, построенных на данном мотиве.

Что говорить о подобных сопоставлениях, если даже сближение «Ревизора» с произведениями, в самом деле содержащими кое-какие аналогичные мотивы, – с повестью Вельтмана и комедией Квитки, – и бесплодно и не может не привести к весьма ошибочным выводам.

Рассказ Вельтмана, вообще очень далекий от «Ревизора», не имеет задачи сатирического разоблачения общественного уклада России; это – забавный анекдот, соединяющий гротескную игру образами и слогом (столь свойственную Вельтману вообще) с живыми юморесками довольно добродушного, или, точнее сказать, примиренческого, консервативного характера. Все чиновники у Вельтмана вполне добропорядочны.

В еще большей степени это следует сказать о комедии Квитки. В ней нет и тени сатиры. Это – пустейшая комедия интриги, притом довольно явственно окрашенная в тона рептильной, реакционной идеологии. Чиновники, в ней изображенные, – вполне достойные люди, честные служаки, немного комичные вследствие своей провинциальности, но вызывающие симпатию автора. Начальство попечительно бдит над судьбами всех людей и всячески прославляется. Целая группа идеальных персонажей демонстрирует добродетели господствующего класса. Смеется же автор лишь над модничаньем провинциальных дам да над дурным воспитанием, даваемым девицам в частных пансионах французских мадам. Далее этой вполне булгаринской сатиры Квитка не идет. Кстати, в комедии комплиментируется «Северная пчела» и унижается «Московский телеграф». Заметим также, что отдельные штрихи, внешне сходные с «Ревизором», попадают у Квитки в сюжетный контекст, ничего общего с гоголевской комедией не имеющий. Сюжет Квитки строится на истории добродетельной воспитанницы Петербургского института, племянницы городничего, и собирающегося жениться на ней идеального офицера, служащего по части военных поселений (!). В конце концов сия институтка и выходит за аракчеевского помощника – с благословения своего опекуна, некоего добродетельнейшего помещика, а также своего симпатичного хлопотуна-дяди, он же – городничий. Сюжет осложняется соперничеством идеальной институтки с пошлой модницей, провинциальной кокеткой, воспитывавшейся у француженок.

Что же касается Пустолобова, проходимца, выдающего себя за вельможу, чтобы поживиться и найти выгодную женитьбу, то история о том, как он обманул простодушного городничего, – это лишь одна из комических линий сюжета. Оканчивается эта линия тем, что Пустолобов арестован по приказу губернатора. Реакционная пьеска Квитки поистине ничего общего с «Ревизором» не имеет, если не говорить о двух-трех деталях и о «мотиве», самих по себе ничего не говорящих. У Квитки нимало нет отрицания того мира, той жизни, тех людей, которых он изображает. О развлекательном характере его пьесы говорит даже ее водевильное название: «Приезжий из столицы, или Суматоха в уездном городе».