Дюна - Фрэнк Герберт

У Джессики не было времени думать, что сейчас происходит с зародышем, она только воспринимала и запоминала. События стремительным потоком обрушились на нее: рождения, жизни, смерти, важное и неважное — все было смонтировано на одной ленте.

Почему у нее застрял в памяти песок, осыпающийся с утеса? спрашивала она себя.

Джессика слишком поздно поняла, что происходит: старуха умирала и, умирая, вливала в ее сознание свой опыт, подобно тому, как переливают воду из одного сосуда в другой. Джессика заметила, как третья частица тихо удаляется в состояние предрождения. Старая Преподобная Мать уходила, оставляя в памяти Джессики свою жизнь вместе с последним вздохом, сорвавшимся с ее губ:

— Я так долго ждала тебя, — прошептала она. — Вот тебе моя жизнь.

Да, это была вся жизнь, сжатая в одно мгновение.

Включая и саму смерть.

Теперь я стала Преподобной Матерью; поняла Джессика.

Своим объединенным сознанием она видела, что стала именно тем, кого в Бен-Джессерите называли Преподобными Матерями. Яд-наркотик изменил ее.

Она знала, что все происходило не совсем так, как это делается в Бен-Джессерите. Ее никто не посвящал в подробности тайнодействия, но все-таки она это знала.

Конечный результат был тот же.

Джессика чувствовала, что частичка-дочь все еще прикасается, к ее внутреннему сознанию, тычется в него, не находя ответа.

Чувство жуткого одиночества пронзило Джессику, когда она осознала, что с ней произошло. Она видела, что ее собственная жизнь замедлилась, а все вокруг завертелось в безумной пляске.

Представление о частице-сознании начало медленно гаснуть, тело постепенно расслабилось, избежав действия яда, но она по-прежнему продолжала ощущать в себе другую частицу, прикасаясь к ней с чувством вины за содеянное.

Я допустила это, моя бедная, еще несформировавшаяяся, дорогая дочурка. Я ввела тебя в этот мир и открыла его во всей многоликости твоему сознанию, совершенно не позаботившись о твоей безопасности

Тоненький лучик любви и утешения, словно — отражение потока, который она только что направляла туда, протянулся от. этой частицы к Джессике. Прежде чем Джессика успела ответить, она почувствовала, как в ней включился адаб — память действия. Что-то нужно было сделать. Она шарила в поисках ответа, понимая, что ей мешает затуманенность сознания, с помощью которой наркотик притупил все ее чувства.

Я смогла изменить его формулу, думала она. Значит, я смогу остановить его действие и сделать его безвредным. Но Джессика догадывалась, что это было бы ошибкой. Сейчас я выполняю обряд воссоединения.

Теперь она знала, что делать.

Джессика открыла глаза и указала на бурдюк, который Чейни держала над ней.

— Да будет благословенно, — сказала она. — Смешай воды, пусть перемена придет ко всем, чтобы народ принял свою долю благословения.

Пусть катализатор делает свое дело, решила Джессика. Пусть люди тоже выпьют и хотя бы на время соприкоснутся разумами друг с другом. Яд не опасен… после того как Преподобная Мать изменила его состав.

Но память действия все еще продолжала работать, толкая ее на что-то. Она должна еще кое-что сделать, понимала Джессика, но наркотик мешал ей сосредоточиться.

А-а-а, старая Преподобная Мать...

— Я встретила Преподобную Мать Рамалло, — сказала она вслух. — Она ушла, но она здесь. Да будет память ее почтена должным образом.

Интересна, откуда я взяла эти слова? мелькнуло у нее в голове.

И она сообразила, что взяла их из другой памяти, из той жизни, которую передали ей и которая стала теперь частью ее самой. Хотя в даре этом чувствовалась какая-то незавершенность.

Пусть у них будет свой праздник, сказала другая память. В их жизни так мало радости. К тому же нам с тобой пригодится это время, чтоб получше познакомиться, прежде чем я растаю и превращусь в одно из твоих воспоминаний. Я уже чувствую, что мое «я» теряет независимость. Ах, какими интересными вещами наполнен твой мозг! Я никогда не предполагала ничего подобного.

И вживленное в нее память-сознание распахнулось перед Джессикой, открывая ее взору широкий коридор, ведущий к другой Преподобной Матери, внутри которой была еще одна Преподобная Мать, и еще, и еще, и так без конца.

Джессика отшатнулась, испугавшись, что затеряется в океане личностей. Но коридор не исчезал, и Джессика начала понимать, что культура вольнаибов гораздо старше, чем она полагала.

Она видела вольнаибов на Поритрине — изнеженный народ на удобной планете, ставший легкой добычей для императорских налетчиков, которые пожали здесь урожай людей, с тем чтобы засеять вновь колонизируемые планеты: Бела Тигойзу и Сальюзу Секунду.

О, какое рыдание слышала Джессика в том конце коридора!

Оттуда, издалека, кричал призрачный голос: «Они лишили нас хаджа!»

Джессика смотрела в даль коридора и видела корыта, из которых кормили рабов на Бела Тигойзе, видела, как отбирают и сортируют людей, направляемых на Россак и Хармонтеп. Сцены бесчеловечной жестокости раскрывались перед ней, как лепестки жуткого цветка. Она видела, как от саяддины к саяддине тянулась нить истории народа — из уст в уста, сокрытая в долгих рабочих песнях, потом, уже очищенная от наслоений, через Преподобных Матерей — после открытия наркотического яда на Россаке… и наконец здесь, на Аракисе, — с помощью мощной силы, обнаруженной в Воде Жизни.

Еще один пронзительный голос донесся до нее из глубины коридора: «Никогда не забывать! Никогда не прощать!»

Но внимание Джессики было сосредоточено на открытии Воды Жизни, она увидела ее источник: жидкие выделения умирающего песчаного червя, творила. Своей новой памятью она увидела, как его убивали, и задохнулась от изумления.

Чудовище топили в воде!

— Мама, тебе не дурно?

В сознании Джессики ворвался голос Поля, и она с трудом стряхнула оцепенение и уставилась на него, помня о своем долге перед сыном, но раздраженная его присутствием.

Я подобна человеку, у которого затекли руки, — и вот он очнулся и поначалу ничего не чувствует, пока однажды обстоятельства не вынудят его ощутить их.

Эта мысль застряла в ее мозгу, в ее отгороженном от внешнего мира сознании.

И тогда я скажу: «Посмотрите! У меня есть руки!» Но люди ответят мне: «А что такое руки?»

— Тебе не дурно? — повторил Поль.

— Нет.

— Мне в самом деле можно пить это? — он показал на кожаный мешок в руках Чейни. — Они хотят, чтобы я это выпил.

Джессика слышала в его словах скрытый смысл и поняла, что он обнаружил в первичном, еще не измененном веществе яд, и он беспокоился за нее. И она была поражена беспредельностью провидческих способностей Поля. Его вопрос открыл ей очень многое.

— Можешь пить, — ответила она. — Его состав уже изменен.

Она посмотрела поверх головы Поля и увидела Стилгара, вонзившего в нее изучающий взгляд черных-черных глаз.

— Теперь мы знаем, что в тебе нет лжи, — произнес он.

И здесь она тоже уловила скрытый смысл, но наркотический туман окутал все ее чувства. Как убаюкивающе и как тепло! Как добры эти вольнаибы, погрузившие ее в такое состояние!

Поль видел, что наркотик сломил мать;

Он порылся в памяти — фиксированное прошлое и искривление линии вариантов будущего. Он словно просматривал пойманные мгновения, подстраивая линзы своего внутреннего зрения. В выхваченных из общего потока отрывках разобраться было еще труднее.

Наркотик, наркотик… он мог бы получить необходимые данные о нем, понять, что он сделал с его матерью, но данные поступали в каком-то рваном ритме, без привычной стройности и точности отраженного светового луча.

Он вдруг понял, что видеть прошлое из настоящего — это одно, но истинное испытание провидческих способностей — увидеть прошлое из будущего.

Все предметы и события настойчиво старались быть не такими, какими они сперва представлялись.

— Пей, — повторила Чейни. Она покачивала изогнутой трубкой бурдюка прямо перед его носом.

Поль выпрямился и в упор посмотрел на Чейни. Он чувствовал, что в воздухе возникает атмосфера всеобщего праздника. Он знал, что произойдет, если он отхлебнет этой жидкости, перенасыщенной пряным веществом, знал, какие изменения она произведет в нем. Он снова провалится в стихию чистого времени — времени, ставшего пространством. Наркотик вознесет его сознание на головокружительную высоту, и он потеряет способность что-либо понимать.

Стоявший позади Чейни Стилгар произнес:

— Пей, паренек. Не задерживай обряда.

Поль прислушался к толпе и услышал безумие в ее диких выкриках. «Лизан аль-Гаиб! Муад-Диб!» — кричали они. Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала сидя — ее дыхание было ровным и глубоким. В его голове мелькнула фраза из будущего, которое уже стало прошлым: «Она спит в Водах Жизни».