Почему плакал Пушкин? - Александр Лацис

Думается, что смысл куда шире. Не отсюда ли следует начинать многие другие поиски? В том числе и на страницах журнала «Московский вестник»?

Что же светится, что попало в скрещение лучей?

Всего-навсего одно четверостишие. По жанру – эпиграмма. Несмотря на обилие «косвенных улик», ее авторство не установлено.

Честно говоря, сам я ни за каким лучиком не шел.

Просто наткнулся на эпиграмму и полностью доверился впечатлению, не при ученых людях будь сказано.

Старик и юноша

О независимость! Ты друг, ты идол мой!Души богатство не возвысит.Что деньги!

Деньги что? – От денег, милый мой,И независимость зависит.

Семь лет спустя, в июле 1834 года, Пушкин пишет жене:

«Я деньги мало люблю – но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости».

Сходство несомненно и вряд ли случайно. Посчитаем эту перекличку за еще один лучик.

Попробуем, как принято выражаться в жанре научных сообщений, укрепить аргументацию.

Обратим, во-первых, внимание на то, что сочетание «милый мой» встречается у Пушкина весьма часто.

Напомним, во-вторых, пушкинское построение, сходное с оборотом «Что деньги?»: «Что дружба?» Каждый читатель наизусть продолжит: «Легкий пыл похмелья. Обиды вольный разговор…» и проч.

Прибавим, в-третьих, повтор-переспрос из «Скупого рыцаря»:

Деньги? – деньгиВсегда, во всякой возраст нам пригодны…

Тут очень близки и существо мысли, и способ выражения.

В эпиграмме два голоса.

Первый голос, юный, порывистый, трижды прибегает к знакам восклицания.

Второй, отягощенный бременем лет, обходится точкой даже там, где всего уместней восклицание. Двое спорящих, два голоса пока что обозначены в самой общей форме: Старик и Юноша.

Пожалуй, выходит, что в «Скупом рыцаре» Юноша изрядно повзрослел и соответственно изменил взгляды.

Альберу деньги стали нужны до зарезу…

Покамест все у нас получается, все подходит «под Пушкина». Но – не хватает чего-то внушительного…

Такого довода я не видел и на время отложил работу в стол. На что надеялся? Чего ждал? Оказывается, выхода в свет Лермонтовской энциклопедии.

Сам по себе Лермонтов тут ни при чем. В 1827 году он не сочинял ни мадригалов, ни эпиграмм. Благодаря приложению к энциклопедии появилась возможность сопоставить «Словарь языка Пушкина» со словарем другого писателя – «не Пушкина».

Скажу сразу: все слова эпиграммы находим и у Лермонтова. Засим, вместо умозаключений и впечатлений обратимся к беспристрастному языку цифр. К частоте встречаемости слов.

Первую группу отличает примерное равенство.

Сюда же примыкает и вторая группа, в которой соотношение в среднем 2:1 в пользу Пушкина: «друг», «старик», «милый».

В следующей группе (как в известной игре) – «теплее», «тепло»:

Чем ближе к главной мысли, тем явственней перевес в сторону Пушкина в сравнении с «не Пушкиным».

Остается последнее слово. У Пушкина – тридцать семь раз, у Лермонтова – один-единственный. Повторенное в эпиграмме дважды, это слово – «независимость» – в ней стержневое. Оно же одно из ключевых, излюбленных в постоянном обиходе автора, особенно в наиболее напряженные времена. Тогда оно, можно сказать, с языка не сходит.

Апрель 1824 – письмо к Вяземскому. Май – к Казначееву. Июль – снова к Вяземскому. Наконец, в сентябре того же года эта тема, хотя и в иных выражениях впервые переносится в стихи:

…в сей век железныйБез денег и свободы нет. –

говорит Книгопродавец.

В конце ноября 1825 года Пушкин послал из Михайловского в Москву Вяземскому для альманаха Погодина (с которым тогда еще не был знаком) пять эпиграмм:

«Ты приказывал, моя радость, прислать тебе стихов для какого-то альманаха (чорт его побери), вот тебе несколько эпиграмм, у меня их пропасть, избираю невиннейших».

Все пять были помещены в «Урании», одну из них, «Дружбу» («Что дружба?..»), мы поминали выше.

Но ведь «у меня их пропасть».

Через неделю-другую обстановка изменилась. Кругом шли аресты. Если бы Пушкину, а за ним и Погодину, вздумалось печатать восхваление независимости, их бы остановила цензура. Не потому ли эпиграмма напечатана лишь два года спустя, в 1827 году, во втором, сентябрьском номере «Московского Вестника»? Как раз 31 августа 1827 года Пушкин писал Погодину: «Главная ошибка наша была в том, что мы хотели быть слишком дельными… слишком мало вздору».

Тут напрашивается предположение несколько фантастическое: суховатый редактор, получив письмо от автора, быстро и охотно внял пушкинскому совету…

Когда доводы бойко, гладко и удобно вяжутся в логическую цепь, тут-то и подстерегает опасность скользнуть мимо истины. Все могло быть так, а кое-что могло быть иначе.

Летом 1827 года, по случаю отъезда Погодина в деревню, обязанности редактора исполнял Н. Рожалин. Это он получил и поместил в номере 13 большое стихотворение Пушкина. Значит, и эпиграмма могла пойти в набор еще до возвращения Погодина, без его ведома и участия.

Прошло полтора-два месяца. В номере 20 журнала печатается «Оглавление пятой части», то есть очередных четырех книжек. Фамилия автора эпиграммы и на сей раз не указана. Возможно, Погодин ее так и не узнал. Возможно, явил присущую ему осторожность.

Допустим, письма к брату – насчет двух звездочек – не было вообще. Либо оно затерялось, осталось неизвестным.

Неужто дальнейшая участь стихотворных строк была предоставлена воле случая? Оказывается, Пушкиным прочерчен еще один лучик, не столь зыбкий. Не в частном письме, в печати. Две звездочки вместо подписи под стихами поэт ставил не раз. Первоначально – строго соблюдая тайну псевдонима. Впоследствии – умышленно ее нарушая.

Эпиграмма про деньги напечатана в 1827 году. А в 1828-м в альманахе «Северные цветы на 1829 год» – стихотворение «Наперсник». Внизу под стихами – две звездочки.

А в оглавлении? «Пушкин».

Не хотел ли поэт напомнить:

– Обратите внимание! Две звездочки могут означать «Пушкин».

Добавим, что в альманахе Дельвига не раз под стихотворениями проставлены две звездочки.

А в оглавлении неоднократно указана полная фамилия автора: Пушкин.

Что происходит? Путаница, недоразумение, случайность?

Конечно, нет.

Пушкин знал рамки цензурного устава и обычный порядок его применения.