Иллюзия бога - Алина Штейн

Ари задрожала, несмотря на жару. Кровь на ее руках, кровь на ее одежде… Воспоминания о Минотавре никогда не покидали ее, сколько бы она ни говорила себе, что это была самооборона. Откуда Гермесу были известны такие детали? Кто ему сказал? Или он просто попал пальцем в небо? Что еще он скрывал? Ей снова показалось, что она сходит с ума.

– Я не куплюсь на твои намеки. Ты лжец.

– Может, и так. – Он поднялся на ноги, вновь нацепив маску балагура и фокусника. – Ну, я могу идти? Здоровый режим сна, знаете ли…

Ари в отчаянии посмотрела на Просимна, который все еще изображал напряженную мозговую деятельность.

«Пожалуйста, разговори его, – мысленно взмолилась она. – Поступи, блин, хоть раз как нормальный коп. Как нормальный человек. Мне нужно выяснить, что ему известно».

Она не знала, что отразилось в ее глазах, но Просимн сказал:

– Не так быстро, приятель. Ты укрываешь преступника, что само по себе серьезное преступление.

Он достал наручники.

– Эй! – Гермес дернулся. – Вы незаконно удерживаете меня здесь! Я требую адвоката!

Просимн злорадно развел руками:

– Демократия умерла.

– Не отпускайте его, – прошептала Ари.

Поднялась, пошатнувшись. Духота в комнате плавила мозги. Мир вокруг будто покачивался на кончике оси. На нетвердых ногах она доковыляла до соседнего помещения и ткнула пальцем в единственного адекватного человека в этом балагане:

– Ты! Проследи, чтобы он не запудрил мозги копу!

Сказал бы ей кто раньше, что она сочтет Аида адекватным – в жизни бы не поверила. Дверь захлопнулась прежде, чем она услышала его ответ.

Ари вышла на обезлюдевшую улицу. Звезды над головой безжалостно сверкали россыпью разбитого стекла.

Снова расследование, теперь уже с новой информацией.

И снова воспоминание о Минотавре.

Ари достаточно читала об убийствах, чтобы знать: терзания нормальны. Совесть даже за случайные преступления порой грызет людей долгие годы. Но в книгах все выглядело проще. Например, Раскольников, пройдя через раскаяние, обрел некоторое подобие душевного спокойствия. А что оставалось Ари? Колледж и студенты. Ее окружали состоятельные, раскованные, открытые для всего нового люди. Достаточно ли это было, чтобы забыться? Может, ища Семелу, она надеялась не только найти Диониса. Она надеялась найти себя.

Надеялась уйти от препарирования своей души и ее саморазрушения.

«Жизнь за жизнь. Одна спасенная душа за другую загубленную».

Едва она зашла в свою комнату, как ее чуть не сбила с ног Афина, направлявшаяся к зеркалу.

– Тороплюсь на вечеринку, – пояснила она.

Ари решила, что у нее слуховые галлюцинации. Но Афина так решительно причесывалась, разглядывая свое отражение, что Ари все-таки уточнила:

– Ты же вроде ненавидишь вечеринки?

– Ее устраивает Артемида. Значит, это точно не простая вечеринка.

Ари хотела спросить, когда это они с Артемидой успели сделаться лучшими подружками, но Афина уже упорхнула в ванную.

– Пойдешь со мной. Давай, это не обсуждается, а то на тебя смотреть больно! Ты что, заболела?

Ари покачала головой.

«Хватит. Нужно выбросить из головы эти глупые мысли. Это то, чего добивался Гермес: вывести меня из равновесия. Сбить с пути».

Если уж Афина говорит о том, что на нее без слез не взглянешь, значит, она напоминает полуразложившийся труп.

Все стулья и кровати были завалены пиджаками, брюками и туфлями, поэтому Ари устало опустилась на уродливый старый диван, где обожала полулежать Гестия, питавшая к нему странную привязанность. Собственно, никто, кроме нее, обычно на нем не сидел, опасаясь, что это чудовище распадется на атомы от малейшего прикосновения. Ари осторожно облокотилась на подушки, размышляя, сильно ли подруга обидится, если выкинуть эту развалину с потрепанной обивкой.

– Переоденься там во что-то приличное! – крикнула Афина из ванной. – Даю тебе две минуты.

Ари поелозила на диване, перебирая в памяти вещи, которые могли бы подойти для вечеринки и при этом не нуждались в срочной химчистке. Может, то новогоднее платье?

Пружины упирались ей в задницу. Она неловко повернулась и наткнулась на рваную дыру между подушками. Грязный наполнитель торчал оттуда неровными клочками. Ари рассеянно провела рукой по дивану, ища что-то, что могло вспороть обивку. Дыра напоминала оскаленный рот. У них в диване что, крысы?

Голос Афины:

– Одна минута!

Взгляд зацепился за узкие красные отметины на кусках наполнителя. Нащупав под путаницей пружин какой-то предмет, Ари онемевшей рукой потянула его на себя. Усилие – и ее ладонь обхватила увесистую статуэтку. Вероятно, голову древнего идола с закрытыми глазами. Когда-то Ари видела, как Гермес спрятал эту вещь в карман своего плаща.

В грудь девушки будто врезался кулак, выбив воздух из легких.

Бронзовая статуэтка была вытерта, но кое-где засохшая кровь еще обводила мелкие трещинки, осыпаясь, как ржавчина.

Горло Ари сжалось. Она боялась, что расплачется.

– В один день ты перестанешь опаздывать, и тогда вселенная схлопнется, – усмехнулась Афина за ее спиной. – Что там у тебя такое?

Ари закрыла глаза.

Часть 30. О дебатах и трансе

Афина примостилась на подоконнике напротив аудитории, вертя в руках пустой стаканчик из-под кофе. Ветви деревьев стучали в стекло на уровне ее глаз. Внизу, перед входом в корпус, Посейдон разминался, нелепо взмахивая руками.

«Он там ничего не перепутал? Может, когда гуглил значение слова „дебаты“, увидел в вариантах толкования „боксерский поединок“?»

Громко и аритмично тикали часы, висевшие в коридоре. Афина нарочно пришла пораньше: во-первых, чтобы сосредоточиться, во-вторых, чтобы не опоздать. А в-третьих – потому что сна не было ни в одном глазу.

– Волнуешься? – спросила Ари.

А вот и причина ее бессонной ночи.

– Нет, – сухо ответила она.

– Будешь импровизировать?

– Только в раунде вопросов и взаимной критики. Он должен быть зрелищным и остроумным. Но точно не в первом раунде. Там просто изложу свою позицию и аргументы. Нужно сразу дать публике понять, кто тут хозяин и лучше подходит на роль председателя кружка.

Ари кивнула, изображая интерес, но Афина понимала, что соседке сейчас не до ее дебатов. Утренний свет, исходящий от окна, мягко обрисовывал ее сгорбленный силуэт. Казалось, она могла рассыпаться от малейшего дуновения ветра, и Афине захотелось закрыть форточку.

Всю ночь она успокаивала Ари. Битый час та пыталась объяснить, что произошло. Ее губы дрожали, руки со статуэткой ходили ходуном. Казалось, еще чуть-чуть, и она разрыдается. Афина ненавидела плач: слезами ничего не изменишь, потому что миру нет дела до них. Но Ари вытерла мокрые глаза и одним предложением, ни на секунду не переводя дыхание, выпалила все, что знала. О словах Гермеса, о зеленом плаще, о своих подозрениях. Это смахивало на взрыв сверхновой: грусть, непонимание и ярость. Наверное, это все-таки был нервный