Том 12. Лорд Дройтвич и другие - Пэлем Вудхауз

Он поморгал, прочитал подпись снова, но она не изменилась:

«Дж. Рассел Клаттербак».

Посмотрев на письмо минут пять, он решил с ним ознакомиться. Оно оказалось деловым и коротким. Дж. Рассел Клаттербак, явно полагавший, что время — деньги, приехал во Францию и хотел с ним побеседовать. Возможно ли, спрашивал он, разделить с Джефом второй завтрак в час дня, в среду? Несмотря на смятение, адресат вычислил, что среда будет завтра.

Рухнув в кресло, он понемногу пришел в себя. Послание, при всей своей краткости, давало пишу для размышлений — не столько текстом, сколько подтекстом. Дж. Р. К. хочет поговорить. Начиная отсюда, надо читать между строк. Когда занятой издатель тратит время на молодого писателя, речь идет не о политике, а о том, что творение данного автора потрясло его, как потрясает астронома новая планета. Ясно коту, что Клаттербак замыслил не светскую встречу, но деловое совещание.

Дрожа от этой мысли, Джеф внезапно вспомнил, что завтра обедает с Терри.

Семьдесят процентов восторга мгновенно исчезли. Однако выбора не было. О Клаттербаке он знал только то, что издатель этот пишет многообещающие письма, но представлял себе, что человек он важный и может обидеться, если оборвать его на половине фразы и сказать: «Простите, спешу! У меня свидание». Что ж, надо оставить Терри записку.

Сперва он хотел рассказать ей все, поделиться мечтами и надеждами, но обуздал себя. Он не был особенно суеверным, и все же — кто его знает, еще сглазишь! Как выразился бы Питер Уимз, цыплят по осени считают.

Помня об этом, он сообщил, что его внезапно вызвали в Париж. Когда он вернется, сказать нельзя. И впрямь, подумал он, кто знает, не возникнет ли одна из тех прекрасных дружб, которые не мыслят разлуки?

Записку он оставил портье. Потом позвонил Фредди и попросил одолжить ему назавтра машину. Мысль о поезде была ему противна. Нет, тут надо, словно цыган, мчаться по большой дороге, мечтая о Терри, — и, конечно, о Расселе Клаттербаке.

Когда Джеф позвонил, Фредди сидел на балконе (как и Терри, жил он на самом роскошном, втором этаже) и любовался лунным светом, серебрящим воду. Повесив трубку, он вернулся к этому занятию.

Настроен он был сентиментально. Как хороша ты, ночь! Ни туч, ни облаков на темно-синих ясных небесах, думал он (или что-то в этом роде). Его широкую грудь теснили какие-то чувства, связанные с Мэвис.

Примерно час назад его чувства к ней можно было, худо-бедно, назвать теплохладными. Если бы ему предложили ее описать, он сказал бы: «Так, ничего себе…» Да, тихостью и сходством с мышью она выгодно отличалась от лакированных бойких девиц, вгонявших его на вечеринках в истинный ступор. Сам Фредди бойким не был. Он был робким и любил девушек тихих, хотя, видит Бог, их днем с огнем не отыщешь. Словом, Мэвис его не пугала, как говорится — не отвращала, но не больше. Душа оставалась спокойной.

Сегодня все изменилось. С глаз его спала пелена; он понял, что они созданы друг для друга. Так калифорнийский житель копается в саду, и вдруг из-под его лопаты брызжет нефть. Фредди казалось, что ангел-хранитель коснулся его плеча и прошептал: «Ты что, совсем одурел или просто ослеп? Да именно ее ты ищешь всю свою жизнь!»

Прежде всего, ему очень понравилось, что она охотно согласилась сбежать с концерта в кино. Когда он признался, что его тошнит от серьезной музыки, а она отвечала, что точно то же самое происходит с ней и в концерт она пошла только из-за тети, полагающей, что эти концерты развивают душу; когда они оба так сказали, он понял, что есть на свете разумные девушки.

За обедом выяснилось, что и он, и она терпеть не могут креветок, зато обожают Агату Кристи, и это очень их сблизило, но когда он узнал, что дядя Джордж, о котором она раза два упоминала, — не кто иной, как сам Змеюка Тодд, Фредди подумал о браке.

Змеюка некогда был одной из ярчайших звезд футбола. Через двадцать лет, в 50-х, имя его произносили с благоговением, и при мысли о том, что он сможет называть дядей это богоподобное создание, Фредди подавился телятиной, так что официанту пришлось ударить его по спине. Когда из глаз перестали течь слезы, пленник любви посмотрел на Мэвис так пылко, что, в свою очередь, подавилась она. Исследователю Шекспира все это напомнило бы первую встречу Ромео и Джульетты.

Если он верно истолковал происшествие с телятиной, думал теперь Фредди, а также то, что в темном зале удалось взять Мэвис за руку, — дело в шляпе. И представить только, размышлял он, глядя на светлый круг луны, катящийся по темно-синей глади, представить только, что Мэвис не беднее его, если не богаче! Другими словами, она польстится не на эти чертовы деньги. Она любит его — если любит, но это, вроде бы, ясно — не из корысти, а из-за него самого.

Такого с ним еще не бывало. Несколько девиц выказывали ему явственную приязнь, но он печально ощущал, что дело не в нем, а в «Фиццо», приносящей миллион за миллионом. И вот, наконец, появилась та, что смотрит на него, а не на банковский счет.

Пока он предавался мечтам, зазвонил телефон, и он не сразу решился подойти. Наверное, подумал он, опять Джеф. Да, он хорошо к нему относился, но сейчас — не до Джефов. Однако телефон не унимался. Он встал, снял трубку и рявкнул:

— Алло!

Раздался нежный голос:

— Мяч…

Нет, не Джеф. Голос девичий.

— Мэвис? — проворковал он. — Мэ-э-вис?

— Нет, это я, Терри Трент.

— А, Терри! Вернулись?

— Куда?

— Сюда. С этого обеда.

— Я не поехала. Вот что, Мяч!..

— Да?

— Я боюсь. Тут бродит какой-то вор.

— Кто-кто?

— Вор.

— А, вор! Ну, что вы! Почему вы так думаете?

— Ручка двери повернулась, будто кто-то хочет войти, — осторожно сказала Терри. Нельзя же признаться, что она ждет грабителя! Фредди не очень умен, но все же удивится, что она — ясновидящая. Нет, так, с ручкой — лучше всего.

— Понимаете, — разъяснила она, — все думают, что я уехала и в номере никого нет. Мне страшно, Мяч! Идите сюда.

— Сейчас, сейчас. Мне как, одеться? Что?

Терри ничего не сказала, она хихикала на радостях и унялась только для того, чтобы ответить:

— Да что там, не надо. Идите как есть.

— Я в пижаме.

— Значит, идите в пижаме. И прямо по балкону, окно открыто.

Через несколько минут в номер негромко постучали, и раздался голос Фредди:

— Пип-пип!

— Что?

— Я здесь.

— Это хорошо.

— Вам померещилось, здесь никого нет.

— Вы все осмотрели?

— Да.

— Что ж, выключите свет и посидите в темноте на всякий случай.

— Ладно, — отвечал добрый Фредди, и примерно полчаса длилось молчание. Наконец он жалобно произнес:

— Эй!..

— Да?

— Сколько мне тут сидеть?

— Не знаю. Вам скучно?

Фредди признал, что бдение нагоняет тоску, и Терри огорчилась. Она понимала, что нельзя всю ночь держать в темноте странствующего рыцаря; с другой стороны, нельзя и открыть правду. Наверное, Фредди относится к миссис Пеглер, как к матери, и очень обидится, что ее подозревают в таких кознях. Когда она (Терри, а не миссис Пеглер) уже решила все бросить, в замочную скважину проник едва слышный голос:

— Э-эй!..

Терри приоткрыла дверь и прошептала:

— Что такое?

— На балконе какой-то тип.

— Значит, я права!

— Тиш-ш! — прошелестел Фредди, словно член тайного общества, беседующий с другим членом тайного общества.

Терри закрыла дверь. Пришло время действий, кончилось время слов — а жаль, она бы хотела подбодрить защитника. Хотя вообще-то он надежен. Туповат, это да, но могуч, и знает, что делать в таких случаях. Что-что, а с комиссаром он управится. Она села на кровать и прислушалась.

Сперва было тихо, только что-то стучало, может быть — ее сердце. Потом поднялся шум. Начался он, как и следовало ожидать, с восклицания: «Эй!», сменившегося звоном стекла, треском мебели, стуком шагов и тяжелым сопением дерущихся мужчин, а завершился криком боли.

Кричал комиссар, которому Фредди, к счастью (или к несчастью, смотря с чьей точки зрения), заехал в правое ухо. Он опрокинулся на балкон, перелетел через перила и исчез в ночи. Комиссар был отважен, но разумен. Он знал, когда надо отступить.

— Эй! — снова сказал Фредди сквозь балконную дверь.

Терри выглянула.

— Да вы герой! — вскричала она. — Убили его?

— Нет. Он куда-то делся.

— Зайдите, расскажите подробней.

Она залезла в постель, а Фредди вошел, немного растерянный, но бодрый. Кому-кому, а ему драка понравилась. Последнее время он часто думал, что растренировался, и был рад убедиться, что порох в пороховницах есть. Однако кое-что его огорчало.

— Надо было сесть ему на живот, — сокрушался он. — А то я его треснул, и он вывалился. Осторожности мне не хватает. Другой раз…