Великая война. Верховные главнокомандующие - Юрий Никифорович Данилов

Если не ошибаюсь, тотчас после отъезда из Ставки Государя Императора к нам приехал генерал Поливанов. По каким, собственно, делам он приезжал, я не помню, помню только, что он буквально сиял, так был доволен событиями. Он являлся тогда как бы правой рукой Гучкова по военным вопросам и назначен был председателем особой комиссии, ставшей известной под названием «поливановской». Поливанов поручил мне, совместно с Лукомским, составить ему список высших начальников, отметив, кто, по нашему мнению, достоин повышения и кто, наоборот, не соответствует своему назначению. Тогда же приезжали из Главного штаба два полковника Генерального штаба, князь [Г. Н.] Туманов[326] и другой, которого фамилии не помню. Эти два молодых полковника стали неузнаваемы, и Алексеев сказал мне про них: «С ними нельзя разговаривать, у них мозги какой-то красной пеленой покрыты».

Особенно князь Туманов производил впечатление какого-то болезненно восторженного всем происходящим человека. Говорили, что он действительно честно увлекался. Потом, при [А. Ф.] Керенском, он был назначен помощником военного министра и был зверски убит при большевистском перевороте.

Потом начались приезды в Ставку новых лиц, до сих пор нам чуждых, а теперь ставших нашим начальством. Прежде всех приехал новый военный министр [А. И.] Гучков. За недолгое время своего министерства он побывал у нас несколько раз и успел побывать на всех фронтах. Ездил он, конечно, в специальном поезде с полным комфортом. Главной его заботой было обновление командного состава, т. е. вопрос специально по моей части.

Кажется в первый же его приезд, когда он сидел в кабинете Алексеева, меня потребовали туда, и начался разбор высшего командного состава. Не помню, в какую армию надо было назначить командующего, но затруднялись выбором; тогда я сказал: «Почему же вы не хотите взять генерала [Л. Н.] Бельковича?[327]». Гучков посмотрел какой-то список и сказал: «Да, у меня о нем хорошие сведения». Меня заинтересовал этот список в руках Гучкова, – потом мне удалось узнать, что это такое было: так как сам он, конечно, не знал личного состава армии, то он предлагал тем, кого ему приходилось видеть и кому, вероятно, он доверял давать свои заключения о тех генералах, кого кто знал, причем предлагалось только отметить против фамилии плюс или минус, а затем из сопоставления отметок нескольких лиц получалось суждение о том или ином генерале.

Первые перемены в командном составе были решены в Ставке, а затем, по мере посещения каждого фронта, мы получали телеграммы о новых переменах, решенных Гучковым с главнокомандующим каждого фронта. Тут началось что-то невероятное: пошли массовые отчисления от должностей и, соответственно с этим, замощения высших должностей и следующих за ними и т. д. – другими словами, пошла, в полном смысле этого слова, чехарда. Если принять во внимание, что каждый главнокомандующий возбуждал ходатайство о замещении открывающейся должности кандидатом по своему выбору, то можно себе представить, что это было.

Как мы все это не перепутали, я сам не понимаю, ибо постоянно случалось, что одного и того же генерала разные главнокомандующие просили назначить на разные должности. Например, Е. К. Миллера просили к себе сразу три главнокомандующих. У меня в управлении все вопросы о назначении на командные должности были сосредоточены в делопроизводстве полковника Барсова, который вообще был слаб, а тут совершенно потерял голову от той массы перемен, которые начались. Мне пришлось поэтому всецело взять это делопроизводство в свои руки и думаю, что только благодаря моей тогда хорошей памяти и знания высшего командного состава, мы благополучно вышли из этой чехарды. Говоря «мы», я имею в виду мою канцелярию, но армия из всего этого вышла совсем не благополучно. Перемены были массовые, так что почти ни один начальник дивизии не остался на своем посту; весь командный состав армии был переменен, все переезжали с одной должности на другую или были выброшены по «непригодности», и все это незадолго до готовившегося большого весеннего наступления.

Помню, что, проезжая через Могилев с Юго-Западного фронта, Гучков телеграммой вызвал меня приехать с докладом к нему к приходу его поезда; проезжал он ночью; я приехал на вокзал, прошел в его вагон и застал его совсем больным, – не знаю, чем он страдал, но дышал тяжело. Я в общих чертах доложил ему о произведенных в командном составе переменах и был отпущен.

Вскоре после назначения М. В. Алексеева Верховным главнокомандующим пошли слухи о том, что начальником штаба не будет оставлен Клембовский, который, как занимавший место помощника начальника штаба, мог, естественно, рассчитывать на это назначение. Надо сказать, что Клембовский с самого прибытия своего в Ставку усиленно заботился о своем престиже и хотел, по-видимому, все прибрать к рукам; но тут ему, прежде всего, пришлось столкнуться с А. С Лукомским, который был генерал-квартирмейстером и характер которого был далеко не податливым. Клембовский потребовал, чтобы Лукомский все докладывал ему, дабы он был в курсе операций; Лукомский же решительно отказался, заявив, что он имеет право личного доклада начальнику штаба, от которого не откажется, докладывать же второй раз не имеет времени; готов, однако, присылать ему для просмотра все получаемые телеграммы.

Относительно меня Клембовский испросил у Алексеева, чтобы я докладывал только ему, что Алексеев одобрил. Зная, что мои доклады вообще не интересуют Алексеева и что ввиду его болезни надо, конечно, как можно меньше утруждать его докладами, я не противоречил и с докладами к Алексееву ходить перестал. Однако у Клембовского все же и со мной выходили недоразумения, ибо часто Алексеев вызывал меня по телефону, прося ему доложить то или другое; я шел, конечно, прямо к Алексееву, давал требуемую справку и получал распоряжение к исполнению; если я не успевал или забывал зайти сейчас же к Клембовскому и доложить обо всем, он был недоволен и мне это высказывал.

Так было то недолгое время, что Клембовский был помощником Алексеева, как начальника штаба, так продолжалось и тогда, когда Алексеев был назначен Верховным главнокомандующим, а Клембовский исполнял должность начальника штаба. Помещались они рядом, в здании, занятом Управлением генерал-квартирмейстера. Алексеев, к чести его, наотрез отказался переехать в помещение, которое занимал раньше Государь Император, и остался в тех же комнатах, которые занимал до этого. Клембовскому тут же устроили две комнаты.

Отчасти отношения, создавшиеся у него с Клембовским, отчасти полная невозможность совместной работы с Алексеевым, привели к тому, что Лукомский очень скоро после революции попросил отпустить его на фронт. Будучи взят в Ставку генералом [В. И.] Гурко,[328] временно заменявшим Алексеева во время его болезни, Лукомский очень быстро завел свои порядки, и рука его,