Белая Русь(Роман) - Клаз Илья Семенович

— Сховаю! — уверенно ответил Васька. — Когда нести надо?

— Хоть сегодня в ночь.

Шел Васька и думал, как надежнее и быстрее выбраться из города. Решил идти не ночью, а посреди бела дня, на виду у всех. Выезжать будет на хромой кобыле, которую возьмет у Пашки-корзинщика. Кобылу обвешает Пашкиным товаром. В хате Васька тугой трубкой завернул письмо в бычий пузырь.

Пашка не пожалел ни кобылы, ни дюжины корзин, которые вязал к ярмарке. В гриву заплел письмо и, убедившись, что спрятано оно надежно, выехал через Белыничские ворота.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В конце марта и без того угасающая зима резко пошла на убыль. Подули теплые ветры, и пригрело первое весеннее солнце. Под крышами засверкала дружная капель. За неделю сошел в полях снег. Воздух стал легким и чистым. А еще через несколько дней вздулся Днепр, из-под толстой ледяной шубы, что укрывало русло, пробилась вода и пошла лугом до самого Луполова. Потом, словно выстрелы кулеврин, затрещал лед. Вздыбились иссиня-белые глыбы и, громоздясь одна на одну, пошли медленно по реке.

Алексашка взобрался на вал и почувствовал, что вспотел. По ногам прокатилась мелкая дрожь. Закружило голову и захотелось сесть. Он опустился на землю. Голова тяжело свесилась, и на мгновение сами прикрылись глаза. Кто-то положил на его плечо руку.

— Ты что?

— Да так…

— Млосно стало? — допытывался голос.

Алексашка поднял голову. Возле него, пригнувшись, стоял стрелец с мушкетом. Алексашка знал его — вместе скакали из Москвы в отряде воеводы Воейкова и Поклонского. Алексашка вспомнил имя стрельца: Елисей. Увидав его сочувственное лицо, ответил:

— Млосно… Третий день не жевал ничего.

— Тяжко, — согласился Елисей. Он присел на корточки, расстегнул ольстр и вытащил из него тряпицу. Развернув ее, протянул Алексашке вареный бурак, — Пожуй!

Алексашка посмотрел на бурак.

— Сам не ел…

— Бери. Я один сгрыз.

Алексашка взял бурак и слабыми, шатающимися зубами начал кусать сочную мякоть. Нестерпимо хотелось есть, и, откусывая, глотал, не жуя. Ему казалось, что сейчас мог бы съесть двадцать бураков. Но такое желание было несбыточным. С харчами в городе стало совсем плохо. Стрельцы промышляли кто где может. Что будет через неделю-две, никто предвидеть не мог. Радзивилл не отступал от вала. Два тяжелых приступа стрельцы отбили. После них гетман прислал воеводе еще одно письмо и предлагал сдачу. Воейков изорвал бумагу на мелкие клочки и приказал их пустить по ветру с вала.

В середине апреля стрельцы стали резать слабых коней и варить мясо. Только не менее страшнее голода была хворь, которая зловеще ползла по городу.

— Мрут от животов, — сказал Алексашка, доедая бурак.

— Отощал люд, оттого и мрет, — Елисей вздохнул. — К отощавшему хворь липнет, как черт до грешной души…

В городе ударил колокол. Ударил негромко, но тихий и протяжный звон его долетел до вала и поплыл к посаду. Потом послышался второй удар. Алексашка прислушался. Посмотрев в сторону города, определил:

— Успенская церковь. С чего бы?..

— Бога побойся, — строго заметил Елисей и перекрестился. — Или забыл?!.

— Прости, всевышний! — прошептал, крестясь, Алексашка и вспомнил: — Праздник входа господня в Иерусалим… Сегодня вербная неделя…

— Можно есть рыбу и запивать вином. — Вслушиваясь в перезвон большого и малых колоколов, Елисей сказал: — Говорили, что службу будет нести архиепископ.

— Послушать бы!

— С вала уходить нельзя. Неровен час — нахлынут иезуиты. — Посмотрев на Алексашку с сожалением, согласился: — Ежели тебе так охота, беги, глянь. Только недолго будь.

Алексашка поднялся, оглядывая посад. Недалеко, за домами, виднелись костры Радзивиллова войска. Было видно, как возле костров грелись стрелки. Ничто не предвещало боя. Алексашка оставил Елисею мушкет.

— Я быстро…

Двери Успенской церкви были широко раскрыты. Алексашка снял шапку, пригладил вскудлаченные волосы и вошел в храм. На амвоне в расшитой светлой ризе высилась худощавая фигура Иосифа Бобриковича. Вздрагивали огоньки свечей, и длинная серая тень архиепископа колыхалась на алтаре. От дверей до самого амвона стояли горожане — мужики, бабы, дети. Почти у всех в руках Алексашка видел веточки вербы. Бобрикович читал молитву и просил бога благословить вербу и тех, кто ее принес. Прислонившись спиной к холодной стене, прикрыв глаза, Алексашка слушал молитву. А в голове снова кружило, и голос архиепископа то удалялся и пропадал где-то далеко-далеко, то гремел близко, рядом. И тогда в ушах стучала кровь.

Алексашка словно забылся. И очнулся, когда в храме звучало торжественное пение. Бобрикович освещал вербу святой водой. Алексашке хотелось тоже держать в руке веточку вербы, чтоб она охраняла его и людей от злых духов, дома — от пожара, хлеба — от градобития, чтоб помогла ему в грядущем бою с ворогом. Алексашка зашептал молитву. И в тот же миг город всколыхнул взрыв. Расталкивая прихожан, Алексашка выбежал из церкви. Над деревьями, над церковью с криком кружили вороны, напуганные грохотом. Алексашка помчался к валу. Клубы дыма, пахнущие порохом, поплыли в лицо.

Алексашка поднялся на вал и нашел Елисея на том же месте, где оставил его.

— Держи! — Елисей протянул мушкет. — Острог взорвали…

Вытянув шею, Алексашка вглядывался в сторону острога, который стоял на валу. Острог дымился. Одна его стена была обрушена. Возле острога маячили воины.

— Выбрали, ироды, день, — процедил сквозь зубы Елисей.

— Как же они подкопались? — недоумевал Алексашка.

— Видишь, смогли… — и закричал: — Ляхи идут!..

По спине Алексашки пробежал холодок: сверкая отточенными пиками, к дымящемуся острогу шла колонна пехоты.

— Туда надо идти, — кивнул Елисей.

Алексашка хотел было согласиться. Но взгляд его задержался на кривом узком проулке ремесленного посада. За избами разглядел стрелков с мушкетами и пикиньеров. «Не ловушка ли?..» — мелькнула мысль. А по валу к острогу бросились ратники.

— Стой! — закричал Алексашка. — Лях в засаде сидит!

— Где засада? — заметался на валу Елисей, с тревогой поглядывая на колонну пикиньеров, которая медленно шла вперед.

— За хатами войско построено. Сейчас пойдет… Беги к воеводе.

Елисей мигом скатился с вала. Воеводу нашел возле острога. Воейков не поверил словам ратника и поднялся на вал. Со стороны острога посад проглядывался хуже — тополя заслоняли проулки. Но войско увидел. Воевода обнял Елисея.

— Беги назад! Сейчас пошлю ратников.

Следом за Елисеем пришло двести ратников и столько же конных. Сюда же прискакал Воейков и настрого приказал не подниматься никому на вал — пусть Радзивилл думает, что замысел его не разгадан. Только Алексашка маячил на гребне, коротко переговариваясь с воеводой.

— Не показываются из-за хат? — нетерпеливо допытывался Воейков. — Гляди зорко!

— Покамись сидят, — отвечал Алексашка, прохаживаясь взад и вперед.

Он с тревогой смотрел, как приближалась к острогу пехота. Сверкнув, опустились пики. Грохнули мушкеты. С вала — ответный залп. И в то же время из-за хат, словно волна, выкатилось войско и помчалось к валу. Алексашка закричал:

— Бегут!.. — и услыхал властный голос воеводы:

— На вал!

Ратники поднялись на гребень, поставили мушкеты на сошки, крепче зажали в руках алебарды и пики. У Алексашки давно заряжен мушкет. Он слышит, как тонко поют рожки. На бегу Радзивиллова пехота сжимается в клин. Острие его направлено на вал, на него, Алексашку. Вот она уже совсем близко. Алексашка прицелился. Почему-то дрожит рука, и он сильнее сжал ложе. Прямо перед стволом на мушке колышется в беше зеленое сукно короткого зипуна. Алексашка нажимает курок. Приклад бьет в плечо. Зеленый зипун проваливается вниз, исчезает. Алексашка видит, как падает пикиньер, раскинув руки. Через него переступают другие и, выставив пики наперевес, трусцой бегут к валу. Алексашка поспешно заряжает мушкет. Заряд выскальзывает из пальцев. За упавшим не сгибается. Берет из ольстра другой. И уже без сошки, почти в упор стреляет в пикиньера, ползущего на вал. Выстрелы, крики, звуки рожков — все слилось в сплошной гул. Пикиньеры добирались до гребня и под ударами ратников летели вниз. Алексашка услыхал хриплый голос воеводы: