Бесы пустыни - Ибрагим Аль-Куни

— А-а-а…

Рухнул на землю. Пена обильно выступила на губах.

В небесах плакали ангелы. Долгожитель Бекка продвигался сквозь толпу любопытных. Бахи шел с ним рядом, иногда поддерживая старика. Тот приблизился к судье. Воткнул свой посох в землю и, опираясь на него, наклонился к имаму. Сказал ровным голосом:

— Нет добра в стране, где пытают дервиша. Что, кади не в силах прибегнуть к другой уловке, кроме игаигана, чтобы вынудить его на требуемое признание?

— Я сожалею, почтенный шейх, я израсходовал все уловки и приемы, чтобы добиться от него признания в преступлении, на которое указывают все доказательства и которое мог совершить он один.

— Не следует кади категорически утверждать правоту решения в деле, пока не добыл он доказательство, в котором не может быть фальши, как его ни поверни. Так нас учит закон Сахары и шариат веры.

— Все мои суждения выводятся из Сахары.

У него на лбу выступил пот. Он попытался утереть капли полоской лисама, потом добавил:

— Из Сахары и из Корана.

— Будьте милостивы к тем, кто на земле, будут милостивы к вам те, кто на небе.

— Закон не милует, он основа земного права. Земной шариат жесток, о шейх!

— Отруби руку. Око за око, кровь за кровь. Он признался, что украл нож. Наказуй его отсечением ладони. А если возжелал ты еще наказать его за давнюю вражду к покойной, сожги огнем другую его длань. Однако сними игаиган с его висков. Убери огонь с его головы. Он — дервиш. Он отшельник. Заступись за него, посланник Аллаха!

— Если признался человек о наличии вражды меж ним и жертвой и признался также в том, что завладел орудием, которое одно в силах устранить вражду, покончить с ней, так что же, по твоему мнению, это может означать? Не есть ли это явное намерение совершить преступление? И разве не в праве судья, который желает вершить суд справедливый, принять меры, чтобы вырвать последнее признание из презренного обвиняемого?

— Если б совершил, то признался бы. Он же — ребенок. Дервиш. Он не знает подлости. Ты понимаешь?

— Закон ясен, и грех налицо.

— Ты превысил наказание в угоду пожеланиям эмиры. Под влиянием желания и воли султана. Мы все знаем, что гадалка — подруга, придворная в доме султана, так же как прекрасно знаем, что она добывала для себя зловредный металл шайтана.

— Наш дорогой шейх ошибается в оценке. Я веду суд по законам аллаха и не лицеприятствую даже султану. Совесть моя тому порукой. А ты первый, кто должен знать: возмездие — опора справедливости. А справедливость — основа городов божиих. Как мы сделаем из Вау оазис божий, не применяя справедливость?!

— Тем не менее справедливость не означает жестокость. Дервиши блаженные — первые, кто заслуживает сострадания.

— Нет справедливости без жестокости. И Вау без справедливости не бывать.

— Не одобрит Аллах устроение Вау, если ценой тому будет пытка человека.

— Приличнее было бы почтенному шейху не хулить право Вау.

— Аллах не благословит ту землю, где дервишей терзают игаиганом!

— Кончена встреча!

Судья повернулся и дал знак палачу. Дозорные подключились, поставили заключенного на ноги. Он свалился, они подняли его вновь. Клочок пены упал с его губ наземь. Бекка за спиной кади прокричал:

— Если бы был с нами вождь, никогда б не осмелился ты мучить бедного дервиша!

Баба ему не ответил. Он начал свое шествие. За ним двинулись его пособники. За помощниками последовал старшина дозора. он тащил Мусу за собой на мочальной веревке. За заключенным двигались дозорные. За этим караулом двинулась следом толпа.

Они прошли через западные врата в городской стене. На горизонте алело скромное, плачущее зарево закатного солнца. Лик его держался несколько мгновений на небе, дрогнул и полетел в пропасть, за горизонт.

Неожиданно Баба повернулся и сделал знак палачу, старшине караула, своей отрубленной культяпкой. Палач поднял свою адскую палку и опустил ее, навалился на лотосовый жезл. Пламя охватило всю голову Мусы и он взлетел в небеса, издав мучительный стон:

— А-а-а!.. У-у-у!.. Я-я-я!

Он рухнул на землю, словно труп.

5

На пустыре все шествие повернуло на юг. Возле холма их догнал назир-глашатай. Он спешил, лисам у него растрепался, он бормотал про себя заклинания, сплевывал слюну в стороны. Он заголосил с мольбой плачущим голосом:

— Да помилует судья Шанкыт раба божия. Дервиш не убивал. Я знаю!

Баба обменялся взглядами со своими помощниками. Прокричал:

— Что ты знаешь?

— Я знаю, что он не убивал. Он чист как молоко свежее.

— Давай доказательство!

— Я принесу тебе доказательство. Повремени сорок дней и все увидишь. Он чист, как молоко.

— Что?! — гневно возвысил голос Баба. — Я дервиша спрашиваю: «Что ты сделал с ножом», а он отвечает: «Это — мой секрет». Я глашатая-назира спрашиваю: «Давай доказательство свое», а он говорит: «Повремени сорок дней». Вы что, все полоумные? Что все это значит? Судья ищет истины и доказательства, а не загадки колдунов и символы сектантов. Вы что, смеетесь надо мной?

Назир пополз на коленях в сторону голоса кади. Он молил с поднятыми вверх к небесам руками:

— Сделай мне одолжение. Всего сорок дней!

В груди шанкыта все закипело от гнева:

— Ты сумасшедший? Ты мне жизнь до завтра гарантируешь? Кто тебе сказал, что я завтра не помру? Как я пред господом предстану, если промедлю в исполнении воли и решении суда? Знай же: последний срок для оглашения приговора — это завтра!

Назир обхватил колени его обеими руками, взмолился:

— Нет! Нет! Ты жестокость прольешь и на мою голову, не только на голову дервиша.

Кади отбросил его здоровой рукой и прокричал в ярости:

— Прочь! Это племя помешанных! Уходи, глашатай зла!

Трое великанов из дозора двинулись вперед и оттащили глашатая. Они отбросили его в сторону, он рухнул лицом наземь.

Голова его зарылась в землю, он глотал песок.

А палач опустил вновь свою палку, и столб огня охватил все тело дервиша…

6

Когда тьма сгустилась, его подвесили за руки на западных вратах стены. Народ растворился, для охраны узника остался один устрашающего вида стражник, весь облаченный в черное — от чалмы до шаровар. Возле стены промелькнула женская тень. Явилась она со стороны Акукаса, бродила по верхушкам песчаных холмов на западе. Спустилась с возвышенности, пошла по равнине. Потом вдруг исчезла. Стражник убедился: она, несомненно, дщерь джиннов, и прочитал аят «Ал-Курсий» из Корана, а также заклинание, из тех, какими пользуются маги. Он слонялся без дела возле стены. Разглядывал узника, подвешенного под аркой. Шею его натерла грубая пальмовая веревка, она кровоточила. Пена так и продолжала сочиться изо рта. Однако на чертах лица было написано спокойствие, словно все тело находилось в райском саду, едва голова избавилась от пыточных лотосовых палок. Дыхание его было ровным, а на губах играла таинственная улыбка. Гармония покойного райского сада и тишины окутала его тело, забавляя его какими-то шутками…

Бесовка возникла вновь.

Она появилась так же внезапно, как и исчезла до этого. Стражник в оцепенении пятился, пока не уперся спиной в стену. Он пытался проговорить аят, но джинны вскружили ему голову, он его забыл. Ох, вот он признак беды. Если Коран улетел в миг выхода джиннов наружу, это означает предвестье о наступлении зла. Он прибегнул к заклинанию магов, но оно также умерло на его губах. Черный призрак приблизился еще на несколько шагов. Стражника бросило в дрожь. А бесовка заговорила человечьим голосом:

— Я хочу напоить его водой.

Тело задрожало. Волосы встали дыбом. Он почувствовал головокружение. Он был не силах отвечать. Бесовка оставила его и подошла к узнику. Из складок своей необъятной одежды она вытащила корзину из пальмовых листьев. Он слышал, как льется вода из сосуда, она поила дервиша. Она шептала ему на ухо отдельные слова на языке джиннов, ему показалось, что она смеется… или, может быть, рыдает? Она извлекла откуда-то и пищу. Ему в нос ударил запах свежеиспеченных, жареных в масле лепешек. Булочки аппетитные… Хлеб джиннов… стражник рухнул по соседству с городской стеной, а гурия принялась кормить дервиша.

7

Он покинул сад тишины и раскрыл глаза на земной мрак. Буря утихла, однако всякое дуновение заставляло голову содрогаться от боли. В последний миг сознания, когда буря палача опустила свой жезл, в голове прогремел гром. И все — он улетел в бесконечность. Промеж палок игаигана есть пропасть — райский сад для узника. Он жаждет раскрошиться и улететь вместе с пылинками. Седлает ветер, отправляется за неведомым в вечность… А теперь вот очутился в такой беде, едва вернувшись на землю, и обнаружил, что все его худое тело стиснуто путами, душа томилась в теле, тюрьма отзывалась болью, не чувствовалось легкого похлопывания ладони… Что может быть ничтожнее тела? Какое это проклятье — телесная тюрьма! Где же покой? Где объятия невесомости, делающей недоступными всякие прикосновения этого сосуда? Вот если бы был я песчинкой… Дуновением ветра. Отблеском света в просторах Сахары. О, если бы я вообще в теле не был рожден! Если б я не жил на этой земле!