Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

После того воскресенья, в которое последовала смерть Брэнвелла, Эмили уже ни разу не вышла на улицу. Никто не слышал от нее жалоб. Вопросов она не терпела и отвергала как выражения сочувствия, так и предложения помощи. Много раз Шарлотта и Энн оставляли шитье или отрывались от чтения, чтобы с бьющимися сердцами прислушаться к ее нетвердым шагам, затрудненному дыханию, к частым паузам, которые приходилось делать их сестре, когда она поднималась по лестнице. Но они не осмеливались ничего сказать о том, что наблюдали, и только страдали – может быть, не меньше, чем она сама. Они не решались выразить свои чувства в словах, а тем более в помощи и заботе. Они просто сидели, тихие и молчаливые.

23 ноября 1848 года

Я писала тебе в последнем письме, что Эмили больна. Она пока что не поправилась. Она очень больна. Если бы ты ее увидела, то решила бы, что надежда потеряна. Более исхудавшей, изможденной, бледной женщины мне не приходилось видеть. У нее продолжается нутряной напряженный кашель. Дыхание после малейшего напряжения становится быстрым и прерывистым. И все эти симптомы сопровождаются болями в груди и боку. Пульс ее – в тот единственный раз, когда она разрешила его измерить, – оказался 115 ударов в минуту. И будучи в подобном состоянии, она решительно отказывается вызвать врача. О том, как она себя чувствует, говорить запрещено, она совершенно не терпит никаких разговоров на эту тему. Мы уже несколько недель находимся в самом плачевном положении, и одному Богу известно, чем все это кончится. Не однажды я пыталась представить себе ужасное событие – ее смерть, говоря: это возможно и даже вероятно. Но вся моя душа отвращается от подобной мысли. Эмили – самый близкий человек, который только есть у меня на этом свете.

Когда все-таки послали за доктором и он уже пришел в дом, Эмили отказалась с ним встретиться. Сестры могли только описать ему симптомы, которые они наблюдали. Врач прислал лекарства, но Эмили не стала их принимать, сказав, что вовсе не больна.

10 декабря 1848 года

Не знаю, что и написать тебе о предмете, который только и занимает меня сейчас на всем свете, ибо, говоря по правде, я и сама не знаю, что об этом думать. Надежда и страх сменяют друг друга постоянно. Боль в боку и груди стала у нее поменьше, кашель и одышка, а также крайнее истощение продолжаются. Я уже вытерпела такие муки неопределенности в отношении будущего, что чувствую себя не в силах терпеть их дальше. Поскольку ее антипатия к врачам остается прежней – она заявляет, что «никаких докторов-отравителей» близко к себе не подпустит, – я обратилась втайне от нее к известному в Лондоне врачу, описав в деталях ее случай и все симптомы, насколько я способна их воспроизвести, и попросила его высказать свое мнение. Ожидаю ответа со дня на день. Рада сообщить, что мое собственное самочувствие в настоящее время совсем неплохо. Это очень кстати, поскольку Энн, при всем ее огромном желании быть полезной, настолько хрупка, что не может много трудиться и многое выносить. У нее сейчас тоже часто бывают боли в боку. Папа, как и я, чувствует себя хорошо, хотя здоровье Эмили заставляет его сильно волноваться.

Сестры ***231 (бывшие ученицы Энн Бронте. – Э. Г.) приезжали к нам неделю назад. Это очень симпатичные и элегантные девушки. Они были ужасно рады увидеть Энн: когда я зашла в комнату, они висели на ней, как дети, а она тем временем оставалась совершенно спокойной и неподвижной. <…> И. и Х. вбили себе в головы, что им надо сюда приехать. Я думаю, в этом случае дело в обиде, хотя и не знаю на что. И если это так, то, скорее всего, причиной послужило что-нибудь придуманное. Но поскольку у меня есть много других забот, я почти не думаю об этом вопросе. Если Эмили плохо, мне становится все равно, кто пренебрег мною, неправильно меня понял или обидел. Только бы ты не была среди них. Крабовое масло доставлено нам благополучно. Эмили сейчас напомнила мне, чтобы я поблагодарила тебя за него. Оно выглядит замечательно. Как бы хотелось, чтобы она чувствовала себя вполне хорошо, чтобы поесть его.

Однако состояние Эмили стремительно ухудшалось. Я помню, как вздрагивала мисс Бронте, припоминая ужас тех дней. Она отправилась на пустоши и долго бродила по ложбинам и оврагам, чтобы отыскать цветущий вереск. Ей удалось найти только одну веточку, уже увядшую, и она принесла ее сестре, однако по затуманенным и безразличным глазам Эмили было понятно, что она не узнает его. Как бы там ни было, Эмили до самого последнего мига держалась своих привычек и независимости. Она не позволяла никому ухаживать за собой. Любая попытка нарушить этот запрет возрождала в ней прежний суровый дух противоречия. Как-то раз в декабре, во вторник, Эмили поднялась с кровати и оделась, как одевалась обычно, хотя теперь ей приходилось много раз останавливаться. Однако она все сделала сама, а затем даже попыталась заняться шитьем. Служанки смотрели на Эмили и по ее громкому прерывистому дыханию, по блеску глаз понимали, что ее ждет. Однако она продолжала работать, а Шарлотта и Энн, хотя и исполненные невыразимого ужаса, почувствовали, что возник крошечный проблеск надежды. Этим утром Шарлотта написала следующее, возможно прямо в присутствии умирающей сестры:

Вторник

Мне следовало написать тебе раньше, если бы я могла высказать хоть одно слово надежды. Однако ее нет. Она слабеет с каждым днем. Мнение врача было высказано слишком туманно, чтобы принести какую-либо пользу. Он прислал кое-какие лекарства, но она не станет их пить. Никогда в моей жизни не было столь мрачных минут. Я молюсь, чтобы Господь укрепил нас всех. До сего момента Он посылал нам эту благодать.

Утро сменилось полуднем. Эмили стало хуже: она могла только шептать в промежутках между тяжелыми вдохами и выдохами. Теперь, когда было уже слишком поздно, она сказала Шарлотте: «Если ты пошлешь за доктором, я его приму». Около двух часов дня она умерла.

21 декабря 1848 года

Эмили больше не страдает ни от боли, ни от слабости. Она больше никогда не будет испытывать страданий в этом мире. Она скончалась после краткой и тяжелой агонии. Умерла во вторник, в тот самый день, когда я писала тебе в последний раз. Тогда мне казалось возможным, что она побудет с нами еще несколько недель, но не прошло и нескольких часов, как она отошла в вечность. Да, нет больше Эмили на этой земле, в этом времени. Вчера мы мирно погребли ее несчастное, изможденное, смертное тело под каменным полом церкви. Сейчас мы очень спокойны. Так и должно быть. Боль, которую мы испытывали, видя ее страдания, уже позади; зрелище агонии и смерти в прошлом; день похорон позади. Нам кажется, что она пребывает в покое. Теперь не надо бояться сурового мороза или пронизывающего ветра: Эмили их больше не чувствует. Она умерла, не реализовав своих возможностей. Она угасла на наших глазах в расцвете лет. Однако это Божья воля, и то место, где она находится сейчас, лучше того, которое она покинула.