Жизнь Шарлотты Бронте - Элизабет Гаскелл

Однако тучи уже сгущались над этим обреченным домом, и с каждым днем становилось все темнее и темнее.

В октябре, девятого числа, Шарлотта пишет:

Последние три недели были темным временем в нашем скромном доме. Состояние Брэнвелла быстро ухудшалось все лето. Однако ни врачи, ни он сам не подозревали, насколько близок конец. Он не пролежал в постели ни одного дня и еще за два дня до смерти ходил в деревню. Он умер после двадцати минут агонии утром в воскресенье, 24 сентября. Брэнвелл был в полном сознании вплоть до последних минут. Перед смертью, как это часто бывает, с ним произошла перемена. За два дня до несчастья он стал проявлять добрые чувства, последние минуты были отмечены возвращением естественных привязанностей к близким. Теперь он в руках Божьих, и Всемогущий всемилостив. Мысль о том, что брат упокоился – обрел покой после всей своей краткой, полной заблуждений и страданий, лихорадочной жизни, – успокаивает меня теперь. Последнее расставание, вид его бледного трупа причинил мне более острую боль, чем я могла ожидать. Вплоть до самого последнего часа мы не понимали, насколько смерть близкого родственника может наполнить нас прощением, сожалением и состраданием. Все его грехи были ничем и есть для нас ничто теперь. Мы помним только его несчастья. Папа поначалу пришел в отчаяние, но в целом сумел перенести это событие. Эмили и Энн в порядке, хотя Энн всегда так болезненна, а Эмили простудилась и сейчас кашляет. Мне же судьбой было уготовано заболеть как раз в то время, когда следовало собраться с силами. Головная боль и тошнота стали проявляться в воскресенье; у меня совсем пропал аппетит. Потом начались внутренние боли. Я почувствовала себя истощенной. Невозможно было проглотить ни крошки. Наконец появились симптомы желчной болезни. Целую неделю мне пришлось провести в постели, это была ужасная неделя. Но, слава Богу, теперь здоровье мое, похоже, улучшается. Я могу целый день сидеть и понемногу принимать пищу. Врач говорил, что я, вероятно, буду выздоравливать очень медленно, но, похоже, дело идет на поправку быстрее, чем он предполагал. Мне действительно гораздо лучше.

Во время его последней болезни Брэнвелл решил встретить смерть стоя. Он без конца повторял, что, пока теплится жизнь, остается и сила воли, которая позволяет делать то, что сам выбираешь. И когда подошла последняя агония, он настоял на том, чтобы ему помогли принять вертикальное положение. Как я уже писала, во время последней болезни его карманы были набиты старыми письмами от женщины, к которой он был привязан. Он умер, а она все еще живет – в Мэйфере229. По-видимому, эвмениды исчезли в то время, когда раздался вопль «Великий Пан умер!»230. Я полагаю, что мы лучше обходимся без него, чем без этих ужасных сестер, которые пробуждали к жизни умершую совесть.

Отвернемся от нее навсегда. Бросим еще один взгляд на происходящее в хауортском пасторате.

29 октября 1848 года

Я уже почти совсем оправилась от последствий болезни, и мое здоровье пришло к прежнему нормальному состоянию. Иногда мне хочется, чтобы оно было чуть получше, но довольствуюсь тем, что есть, и не вздыхаю о несбыточном. Меня гораздо больше беспокоит сейчас состояние сестры. Простуда и кашель Эмили никак не проходят. Боюсь, она испытывает сильную боль в груди, и иногда, когда она слишком быстро движется, я слышу ее одышку. Выглядит она очень худой и бледной. Ее сдержанность причиняет мне страшное беспокойство. Спрашивать о чем-либо бесполезно: ответа все равно не будет. Еще бессмысленней предлагать лекарства: она их все равно не примет. При этом я не могу не помнить и о крайней хрупкости Энн. Последнее печальное событие приучило меня всего бояться. По временам я никак не могу избавиться от подавленного настроения. Я говорю себе, что все в руках Божьих, что надо веровать в Его благоволение, однако бывают обстоятельства, при которых сложно сохранять веру и смирение. Погода в последнее время совсем не благоприятствует больным: в наших местах все время меняется температура и дуют холодные пронизывающие ветры. Если бы установилась погода получше, то это, возможно, повлияло бы на состояние здоровья, исчезли бы ужасные простуды и кашель. Папа не полностью избежал их, но он покамест чувствует себя лучше, чем все мы. Пожалуйста, не пиши про мою поездку в *** этой зимой. Я не смогу, да и не должна покинуть дом, бросив его на кого-то другого. Мисс *** уже несколько лет как потеряла здоровье. Все происходящее заставляет чувствовать, а то и знать, что мы не жильцы на этом свете. Не следует слишком привязываться к людям или принимать слишком близко к сердцу человеческие чувства. В один из дней либо они покинут нас, либо мы их. Бог возвращает здоровье и силы всем, кто в этом нуждается!

Пусть продолжением этих строк послужат слова Шарлотты из ее биографической заметки о сестрах:

Однако приближались большие перемены. Случилось такое несчастье, о котором страшно было даже подумать тогда и горько вспоминать сейчас. В самый разгар дневных трудов работники не вынесли своего труда. Первой пришла к своему концу моя сестра Эмили. <…> Никогда в жизни она не медлила выполнить какую-нибудь положенную ей работу, не стала медлить и теперь. Конец ее был стремителен, она покинула нас спешно. <…> День за днем, зная, как она страдает, я смотрела на нее с мучительным чувством любви и изумления. Никогда мне не приходилось видеть ничего подобного, впрочем и никого подобного ей я никогда не встречала. Сильнее, чем мужчина, проще, чем дитя, – ее характер был не схож ни с кем. Ужасно было то, что она, полная участия к другим, не щадила саму себя, дух ее оставался непреклонен к желаниям плоти: от дрожащих рук, от лишившихся сил членов, от потухших глаз он требовал того же, что они исполняли, когда были здоровы. Присутствовать при этом, быть свидетельницей и не осмеливаться протестовать – вот боль, которую не передать словами.

После того воскресенья, в которое последовала смерть Брэнвелла, Эмили уже ни разу не вышла на улицу. Никто не слышал от нее жалоб. Вопросов она не терпела и отвергала как выражения сочувствия, так и предложения помощи. Много раз Шарлотта и Энн оставляли шитье или отрывались от чтения, чтобы с бьющимися сердцами прислушаться к ее нетвердым шагам, затрудненному дыханию, к частым паузам, которые приходилось делать их сестре, когда она поднималась по лестнице. Но они не осмеливались ничего сказать о том, что наблюдали, и только страдали – может быть, не меньше, чем она сама. Они не решались выразить свои чувства в словах, а тем более в помощи и заботе. Они просто сидели, тихие и молчаливые.