Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

5

В сиреневом зале оставались только Терещенко–отец и Винниченко.

— Прошу вас, отведайте, добродий Винниченко! — потчевал гостеприимный хозяин, отпивая добрый глоток из своего бокала. — До чего ж смаковита! Все жилочки задрожали. Кель аром, мон дьё! — Терещенко имел привычку пересыпать свою речь французскими и английскими словечками, а также украинскими вульгаризмами. Прононс у него был как у истого парижанина: половину жизни украинский миллионер Терещенко проводил в Париже, вторую — в Лондоне. — Ну как? Разбирает?

Винниченко тоже сделал глоток. Это было совершенно необходимо, чтоб восстановить душенное равновесие. Обстановка действительно тревожила, и к тому же Владимир Кириллович чувствовал себя неловко наедине с господином Терещенко, как и всегда с людьми, стоящими на более высокой социальной ступени. Все–таки это был первый на всю Украину миллионер! Глядя на Терещенко, одетого как лондонский денди, Винниченко, хотя и сам красовался в смокинге от лучшего петербургского портного, испытывал такое чувство, будто под мышками у него дырки, а брюки обтрепались и метут пол бахромой. Он пробормотал нечто невнятное в ответ радушному хозяину.

Терещенко между тем продолжал болтать; живительная влага собственного изготовлении всегда делали его разговорчивым.

— И до чего же все эти военные склонны праздновать труса! Ну зашумела там солдатня! Подумаешь! Разве нам впервой? Мон дьё! Надо только выяснить, чего они добиваются. А тогда сразу их ошарашить: мы, мол, добиваемся для вас еще большего! И разойдутся тихонечко по домам! Вуаля, сэ ту! Масса, толпа, чернь! Скажем, требуют земли от помещиков, а тут им: мы добиваемся для вас еще и монастырских и церковных угодий! — Терещенко давно недолюбливал монахов и попов: церковные владыки не хотели сеять свеклу для его сахарных заводов. — Или, скажем, домогаются Украины от Дона до Сана, а мы им: берите себе хотя бы и от Дуная по самый Кавказ! Э сэтэра…

Винниченко удивленно поднял брови.

— Отчего вы удивляетесь, господин Винниченко? Эн ку дипломатик[37]. Только бы дотянуть до Учредительного собрания. А обещать тем временем можно полмира, целый мир, хотя бы и полтора мира.

— Судьбу Украины, — сдержанно отвечал Винниченко, — должно решить украинское Учредительное собрание, а не…

— Вот, вот, — согласился Терещенко, — Тре бьен! Я на Украине где хотите скажу: на что нам кацапское Учредительное собрание? Нам, щирым украинцам, подавай наше ненько–украинское Учредительное собрание! И каждому малороссу будет приятно. Политика, пан добродий, дело тонкое! Эй, барышня! — вдруг крикнул он. — Как вас там? Пани австриячка! Вэнэ–а–иси! Идите–ка сюда!

Панна Галчко открыла дверь и остановилась на пороге.

— Прошу пана министра? Пан министр не меня зовет?

— Вас, барышня, а ву! Пройдите вниз, садитесь в мой кабриолет и ветром слетайте на Брест–Литовское шоссе — навстречу этим скандалистам. Разузнайте толком, чего им, собственно надо!

Галчко вопросительно посмотрела на Винниченко.

— Да вы не мнитесь, — подбодрил ее Терещенко. — Вам ничего дурного не сделаю. О контрер![38] Вы же по–украински здорово чешете. Расспросите, что и как, и сразу — назад. Вот и узнаем из первых рук, какая у них «платформа». А все эти разведки и контрразведки, штабы и контрштабы как начнут рапортовать — только голову заморочат!.. Можете им что–нибудь и пообещать: спросят рубль — давайте два, потребуют трояк — платите пятерку. Скажите, что вы — парламентер, только бы выиграть время. — Терещенко налил себе еще бокал и подмигнул Винниченко. — А тут подоспеют Петлюровы казаки или юнкера Керенского и намылят им холку. Отправляйтесь, не мешкайте!

Галчко снова вопросительно взглянула на Винниченко.

— Что ж, господин министр прав. Поезжайте, панна София.

— Слушаюсь, пан субпрезес!

Терещенко посмотрел ей вслед.

— Пикантная галичаночка, — прищелкнул он языком. — Вы как, господин Винниченко, не… того? А? Презес, субпрезес — ей–богу, стит!

Винниченко покраснел.

— Пейте, пожалуйста, мсье субпрезес. — Терещенко плеснул в опорожненный бокал Винниченко запеканки, собственноручно долил из сифона сельтерской. — Смотрел я, господин Винниченко, вашу пьесу «Черная пантера» в Москве, в театре Корша, по пути сюда. Славная штучка! Не хуже, чем у Островского… Чертовски здорово! Пароль д’онёр! Как это он ей говорит! А? А она ему?..

Вернулись Петлюра с Церетели и Керенский с Грушевским. Адъютант Керенского и барон Нольде остались у телефонов. Все были взволнованы,

Дело обстояло серьезно. В Полуботьковском полку произошел настоящий мятеж: полк действительно поднял восстание — с явным намерением захватить власть в городе.

С оружием в руках все три батальона полуботьковцев вышли из Сырецких и Грушковских лагерей и заняли 5–й авиапарк под Святошином. Одни батальон сел на машины и помчался на Печерск, остальные два цепями подступают к западным окраинам города. Богдановцы, по приказу Петлюры, уже выступили полуботьковцам навстречу. Юнкера, по приказу Керенского, тоже построились у своих школ, чтобы быть готовыми для решительных действий.

Керенский мерил зал взад–вперед, шагая по диагонали. Петлюра остановился посередине. Остальные сели.

— Господа! — окликнул радушный хозяин. — Выпейте по рюмочке для подкрепления. Право же, не из–за чего нервничать. Я думаю, пока там ликвидируют эту ерунду, мы можем преспокойно довести нашу беседу до конца.

Керенский вдруг остановился посреди комнаты перед Петлюрой. Лицо его было гневно и решительно.

— Я не согласен! — почти крикнул он. — Я отклоняю!

— Одну рюмочку! — настойчиво потчевал гостеприимный хозяин.

— Я не согласен! — уже и в самом деле крикнул Керенский. — Я отклоняю все ваши требования, все четыре пункта!

6

Керенскому все было ясно. Восстание, конечно, вещь неприятная при любых обстоятельствах, тем паче перед лицом прорыва на фронте. Но если против Центральной рады восстают ее собственные полки, то грош цена всем ее требованиям — только дурак может их принять. Перевес теперь был, безусловно, на стороне Временного правительства.

Грушевский и Церетели воскликнули почти в один голос:

— Но, Александр Федорович! Вы же дали согласие! Полчаса назад…

Корейский пропустил это справедливое замечание мимо ушей.

— Я могу лишь подтвердить прежний ответ Временного правительства на все ваши наглые домогательства! — Керенский брызгал слюной. — Провозглашение автономии Украины — акт незаконный! Создание Генерального секретариата — бесстыдная фикция! Украинизации армии — преступный произвол! Все это самоуправство должно быть немедленно ликвидировано. Решать будет Учредительное собрание!

— Всероссийское Учредительное собрание! — вставил Терещенко. — И никаких сепаратизмов! Говорю это вам точно, а я — сам малоросс.

Петлюра уныло ответил:

— Последний, четвертый, пункт — об автономии — мы можем временно снять.

— Разумеется! — сразу поддержал Грушевский, — Мы согласны, чтобы вопрос об автономии встал только в Учредительном собрании…

— Мы можем, — пробормотал Петлюра, — ни настаивать и на пункте третьем — о передислокации с других фронтон…

— Фикция! — завопил Керенский. — Афера! Спекуляция на метрических записях в церковным книгах!

Он вдруг откинул голову, сунул руку за борт и поднялся на носки — такую позу он всегда принимал, когда произносил речи.

И действительно Керенский произнес речь:

— Всей силой власти, которой я обладаю как военный министр, я заставлю вас покориться воле демократии и моим распоряжениям! Я не даю согласии даже на обсуждение ваших наглых требований: все они — проявление сепаратизма в той или иной форме! Я все сказал!

— Мы можем… пока… — покорно прошептал Петлюра, — снять и пункт второй: замену командного состава украинцами…

— Я все сказал! — взвизгнул Керенский.

— Но ведь, — отважился заметить Петлюра, — пункт первый можно бы принять: в пункту первом только констатируется фактическое положение. Украинизация армии происходит сама собой стихийно. С этим вам ничего не поделать.

— Запрещаю! — снова взвизгнул Керенский. — И приказываю: прекратить это непотребство!

Винниченко ехидно отозвался из своего угла — после двух бокалов спотыкача с сельтерской он набрался смелости:

— А как же быть, Александр Федорович, с пятьюдесятью тысячами в Виннице, Жмеринке и Проскурове? Ведь они ваши приказы выполнить отказались. Кого же вы собираетесь бросить на участок Збараж–Скалат?

Керенский молчал, кусая губы. Замечание были уместно.

На помощь Керенскому поспешил Терещенко.

— Ваши полуботьковцы уже продемонстрировали свою верность Центральной раде. Кто поручится, что и эти пятьдесят тысяч…