Мир хижинам, война дворцам - Юрий Смолич

— Восстание еще не ликвидировано, но подняты все силы гарнизона. Юнкерские училища соединились с полком Богдана Хмельницкого, и можно надеяться, что они будут действовать сообща. Восстание проходит под большевистским лозунгом «Долой войну!» Бунт организованных дезертиров, господин министр! Но есть дела более серьезные, прикажете докладывать?.. — Он взглянул на Грушевского, Винниченко, Петлюру: как–никак посторонние. — По прямому проводу из Петрограда, господин министр…

— А!..

Керенский решительно шагнул в сторону соседнего зала.

Сведения из Петрограда были и вовсе неутешительны.

В столице забастовали заводы: Путиловский, Лесснера, Нобеля и другие. На Выборгской стороне рабочие вышли на улицу, требуя немедленно передать власть из рук Временного правительства Всероссийскому центральному исполнительному, комитету Советов. Большевики сперва пытались придать демонстрации мирный характер, но к вооруженным рабочим отрядам стали присоединяться отдельные воинские части, а из Кронштадта прибыли моряки. Положение и столице весьма напряженное. Можно ожидать всеобщего вооруженного восстания против Временного правительства, за власть Советов…

Керенский, крикнул:

— Искрограмму Корнилову: снять с фронта и перебросить в Петроград кавалерийские, казачьи и механизированные части!..

Боголепов–Южин откозырял, но веки, прикрывающие его холодные глаза, дрогнули: отозвать войска с позиций, оголить фронт! На это не решался даже царь Николай, когда под удар революции было поставлено самодержавие в России! Сердце офицера–патриота остановилось. Но Боголепов–Южин, член монархической организации «тридцать три», видевшей свою единственную задачу в восстановлении абсолютной монархии, быстро овладел собой. Что ж, министр–социалист, очевидно, прав: лучше впустить в Россию немцев, нажели отдать власть черни и большевикам…

Керенский спросил:

— Когда есть поезд на Петроград?

— Поезд на Петроград, ваше превосходительство, — Боголепов–Южин уже не решился сказать «господин министр», — вечером!..

— Черт!

— Но, предвидя, что вы будете спешить, ваше превосходительство, я приказал приготовить аэроплан.

У Керенского задергалась щека. На аэроплане он еще никогда не летал. Это было… страшновато.

— Но… — неуверенно произнес он, — ведь авиапарковцы все большевики!..

— Я подумал об этом, ваше превосходительство! На том берегу Днепра, в Дарнице, находится бельгийские и французские авиамастерские. Вас ожидают там. Аэроплан — бельгийский. Пилот — француз…

— Ах, бельгийский… Француз…

Это успокоило министра. В конце концов, когда–нибудь придется же попробовать: наука и техника неудержимо двигалась вперед. Отечественная авиация не внушала министру доверия, но иностранная…

— Машину! — приказал. Керенский.

И он чуть не бегом двинулся через сиреневой зал.

— Куда же вы, Александр Федорович? — бросился за ним Терещенко. Первой его мыслью было: коллекцию из полутора тысяч шедевров живописи надо немедля вывезти за границу, в нейтральные страны или в США…

— Аэроплан — двухмоторный, биплан, четырехместный, — тихо информировал Керенского Боголепов–Южин.

— Ах, так? — Керенский остановился на пороге. — Я беру вас с собою, господа!

Грушевский, Винниченко, Петлюра растерянно переминались с ноги на ногу. Они не знали, что сообщил капитан Керенскому, не понимали, что тот собирается делать и куда же он так внезапно заспешил.

Керенский размышлял. Сперва перевес был на его стороне, затем — на стороне Центральной рады, потом шансы сравнялись. Но события, назревавшие в Петрограде, снова лишили его, Керенского, каких бы то ни было преимуществ…

Нет, рвать с Центральной радой в настоящий момент было неразумно.

Он сказал:

— Кое–какие… события требуют моего присутствия в столице, господа. Я… гм… вылетаю сейчас на аэроплане… — Он на миг запнулся. — Прощайте, господа…

— А… как же мы?.. А наш договор?..

— Я… гм… оповещу вас по телеграфу. Ведь мы не выставили категорических возражений против наших домогательств… Но и не дали на них окончательного согласия, — поспешно добавил он. — Мы еще вернемся к этому вопросу, господа… при условии, что все будет одобрено Учредительным собранием.

Взглянув на постные физиономии представителей Центральной ради, Керенский счел нужным и подбодрить:

— Восстание здесь будет… ликвидировано! — Улетая, он мог это обещать спокойно. — Но общими силами, само собой: против большевистской опасности мы должны быть едины! — Он не мог устоять перед соблазном произнести на прощанье хотя бы короткую речь. Сунув руку за борт френча, он провозгласил; — Пусть это будет символом нашего единства в деле революции и войны! Мы удовлетворим ваши требования, господа, при условии, что украинизированные части пойдут в наступление. Пятьдесят тысяч немедленно на линию Збараж–Скалат! Приветствую вас, господа!

Он пожал руки Грушевскому, Винниченко, Петлюре. Руки у них были влажны, пожатия вялы. Лица у всех троих осунулись.

Тогда, чтоб заронить в их перепуганные сердца надежду, чтобы — в общих интересах — поднять их упавший дух, Керенский решил каждому сказать что–нибудь приятное и ободряющее.

Грушевскому он сказал:

— Приветствую вас, президент!

Винниченко:

— Мое почтение, первый министр!

Петлюре:

— Желаю счастья начальнику вооруженных сил Украины!

Затем Керенский быстро вышел. Боголепов–Южин, позванивая шпорами, поспешил за ним. Терещенко и Церетели догоняли их почти рысцой.

Грохнула внизу, в вестибюле, дверь. Зафыркали машины: одна, следом за ней — вторая.

В этот момент невдалеке, возле университета, затрещал пулемет.

— Гасите свет, — замахал руками Грушевский.

9

Между тем восставшие полуботьковцы — пять тысяч штыков — рассыпались по улицам города. В первую очередь они разгромили квартиру командующего поисками Оберучева, арестовали коменданта города, штурмовали телеграф и вокзал.

Юнкера, которых повстанцы еще ни успели разоружить, а также богдановцы в разных концах города встретили их огнем.

Ни своих штыках полуботьковцы несли транспаранты «Долой войну!» — и на огонь юнкеров и братьев богдановцев отвечали тоже огнем, войною.

Солнце не взошло. Над днепровскими волнами клубился сухой летний туман, над парками кружилось, каркая, воронье.

Дворники в белых фартуках вышли с брандспойтами поливать улицы. Молочницы с пригородных поездов спешили к базарам — Житному, Сенному, Галицкому, Владимирскому и Печерскому. Сонно позванивали первые трамваи, выезжая из депо.

Тут и там постреливали винтовки. Там и тут отзывался пулемет.

Город и с вечера уснул не мирно — очереди за хлебом, митинги, забастовки, — однако все это было в тылу; а просыпался он и вовсе в районе боевых действий. Стычки возникали на Шулявке, на Демиевке, на Подоле и на Печерске…

Петлюра висел на телефоне во дверце Терещенко. Он телефонировал в Винницу, в Жмеринку, в Проскуров: проскуровским и жмеринским частям выступить немедленно на линию Збараж–Скалат; Винницкому же гарнизону — по двести патронов на магазин, по четыре гранаты на бойца — двигаться к столице…

Искрограмма, полученная под вечер из Петрограда, гласила: верные Временному правительству воинские части начали обстрел рабочих демонстраций.

Искрограмма из ставки: австро–германские войска хлынули в прорыв под Тарнополем и развивают наступление в направлении на Киев.

ЗАВАРУХА

1

Австрийцы стояли цепочкой вдоль дороги, и спелая рожь позади них, на тучных помещичьих землях, была, так густа и высока, что подымалась золотою стеной выше головы. Солнце только выглянуло из–за леса, лучи его стлались понизу, сверкая на росистом после утреннего тумана лугу, по ту строну шоссе, и, чтоб разглядеть, что делается у села, австрийцы щурились, приставлял ладони ко лбу.

Оттуда подходили бородянцы. Село вышло все — и старые, и малые, и самосильные хозяева, и арендаторы.

День начинался тихий и ласковый, все вокруг — и травы, и деревья, и кусты — точно замерло, нежась в утренней прохладе, Торжественная тишина стояла в природе, только в камышах над Здвижем пересвистывались кулики да изредка покряхтывали лягушки. Тихо было и среди людей на земле: австрийцы вглядывались, не роняя и слова, бородянцы подходили тоже молча.

Затишье — напряженное, как в последнюю минуту перед боем.

Только в руках у австрийцев были не винтовки, а косы, и вместо орудийной батареи поодаль на пригорке стояли жнейки в упряжках. Бородянцы тоже несли на плечах косы, а женщины шли с серпами, заткнув за пояс юрк[39]. Сегодня — зажин.

2

И, однако, боя было не миновать. И сеча должна была грянут: лютая, беспощадная, — когда головы полетят с плеч долой, срубленные острыми, только что наточенными косами.